Она вдохнула и рассказала:
— Эжен и еще один адъютант — самые молодые из всех — захватили турецкий город.
— Целый город?
Турки сдались с условием, что им сохранят жизнь. Мой сын со своим товарищем гордо вернулись со своими пленниками. Но Бонапарту нечем было кормить и своих-то солдат, а этих турок и подавно. Поэтому пленных (а их были тысячи!) вывезли в море и утопили. На следующий день товарищ Эжена застрелился.
— О нет! — прошептала я.
— Это еще не все, — продолжала Мими.
Эжену приказали пересечь пустыню.
— Ему было поручено доставить предостережение паше… — Упершись затылком о стену, я закрыла глаза. В темном чулане тихий голос Мими звучал вполне отчетливо. — Мешок с отрубленными головами.
Чувствуя тошноту, я представила себе колеблющиеся в раскаленном воздухе барханы, всю эту вонь и полчища мух, преследующих моего сына с его страшной ношей.
— Но этого не может быть!
Нет-нет, Бонапарт не был варваром и уж точно не отдал бы мальчику приказ совершить нечто подобное.
Бонапарт все время проводил на совещаниях — вот и теперь его не было дома. Я легла, пытаясь решить, что делать с услышанным. Наконец встала и вышла к конюшне, где нашла Эжена — он помогал кучеру с упряжью. Сын посмотрел на меня настороженно.
— Можно с тобой поговорить?
Мы отошли к скамье под липой.
— Мне передали, что случилось с тобой в Египте. — Он отвернулся, закусив губу. — Почему же ты не рассказал сам?
— Я не мог, мама.
— Почему?
— Ты бы не поняла! Ты бы захотела поговорить об этом с генералом. — Сын посмотрел на меня прямо, как бы с вызовом. — Ты использовала бы это против него.
— О, Эжен…
Но что я могла сказать? Тут он был прав.
— Мама, прошу тебя, пообещай… — моргая, выдавил Эжен. В глазах у него стояли слезы. — Генерал вынужден был отдавать такие приказы. Не говори ему ни слова.
— Может быть, Эжен выздоровеет, если задобрить головных духов? — предложила через некоторое время Мими.
«Головные духи»? И тут я вспомнила: в соответствии с верованиями вуду они наделяют человека древней мудростью. Без их помощи велики шансы болтаться по жизни подобно лодке без руля.
— Нужно провести ритуальное мытье головы, умиротворить этих духов. Очистить его.
— Так и быть, — решила я. Все что угодно!
— Нет! — наотрез отказался Эжен, вновь и вновь дергая скулой.
— Но почему? Чем это повредит? Практически то же самое, что и просто вымыть голову.
— Это глупо, вот почему.
— Может быть, но… Тогда я куплю тебе лошадь, которую ты хотел.
— Чистокровную вороную? — раскрыл рот Эжен. — Правда? Но она стоит четыре тысячи франков…
Я пожала плечами. Как-нибудь справимся!
— Сегодня же?
По рукам.
Собрать нужные ингредиенты оказалось даже проще, чем я ожидала. На рынке — в закутке, известном Мими, — нашлось все необходимое.
В два часа пополудни я загнала Эжена домой.
— Тихо! — отвечала я на все протесты. Мими смешала ингредиенты и запела, запустив сильные пальцы в волосы моего сына. Я вылила несколько ведер чистой воды ему на голову, приговаривая: — Я крещу тебя, я крещу тебя, я крещу тебя…
— И это все? — спросил Эжен, вытирая волосы.
25 октября
Целый день миновал. Нервный тик к Эжену пока не возвращается.
Три часа пополудни, тихо
Гортензия, хоть и держится с Бонапартом вежливо, продолжает считать его чужаком.
У нее для него заготовлены две фразы: «У меня все хорошо, генерал Бонапарт» или «Доброе утро, генерал Бонапарт».
Эжен тоже зовет Бонапарта «генералом», но с куда большей теплотой.
В Египте они делили одну палатку и явно сблизились за это время.
Я заметила, что Эжен начал новый альбом для вырезок, посвященный битвам и победам Бонапарта. Альбом быстро разбухает, стоя на полке рядом с детскими книгами сына и альбомами, посвященными его отцу и Лазару.
— Может быть, хранить старые в подвале? — спросила я его.
Эжен в задумчивости провел пальцами по корешкам.
— Нет, мам, места для них и здесь хватит, — ответил он.
Должна признаться, мне было приятно услышать это.
Ранний вечер
— У директоров хватает наглости платить мне половину жалованья! — взорвался Бонапарт, едва переступив порог. Я была в гостиной с Гортензией, пыталась говорить с Фуше и братьями Бонапарта — Жозефом и Люсьеном. — Они относятся ко мне, как к государственному чиновнику!