Остаток вечера они судорожно наблюдали, кого Бонапарт пригласит к себе в кабинет, для кого его дверь закрыта, для кого открыта. Все это время я веселилась так, будто ничего не происходит, будто мне нечего скрывать.
Надолго ли меня хватит? Я успокаиваю и очаровываю, развлекаю и примиряю, но чем дальше разворачиваются события, тем яснее я понимаю, что на карту поставлено гораздо больше, чем мне казалось. Игра уже сменилась, а я не знаю ее правил.
7 ноября
Бонапарт заглянул в комнату и велел отправить Гортензию и Каролину в школу в Сен-Жермен — немедленно. Я возразила, что девочки очень ждали завтрашнего бала. Неужели нельзя их оставить еще на день? Ответ мужа меня насторожил:
— Лучше увезти их подальше от Парижа.
Мне неспокойно: понимаю, что со дня на день что-то случится.
8 ноября
Бонапарт вернулся из дворца незадолго до полудня.
— Вы видели Барраса? Как он? — тревожась, спросила я.
— Ни о чем не подозревает. Я сказал ему, что хотел бы встретиться сегодня в одиннадцать, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.
— И вы поедете?
— Конечно нет!
Лгать, запутывать, отвлекать… «Так вот каково это — быть заговорщиком! — думала я. — Прикидываться другом, готовя человеку погибель». Могу только молиться, чтобы все это быстрее кончилось и я снова могла быть искренней с людьми.
Послышались проклятия, топот лошадей. Я подняла окно и выглянула. Кучер Антуан с трудом удерживал под уздцы огромную черную лошадь.
— Чья бы это? — Это был не Пегас, новая лошадь Эжена, а животное гораздо более крупное и горячее.
Бонапарт подошел к окну и встал рядом со мной.
— Адмирал Брюи одолжил мне на завтра своего коня.
— Вы на нем поскачете?
Бонапарт повернулся с насмешливой улыбкой:
— Не верите, что удержусь в седле?
Без даты
Бонапарт доволен, много работает и даже весел: пишет донесения, речи, готовится к тому, что должно произойти, — готовится к победе.
— Как вам вот это? — спросил он и прочел: — «Ничто в истории не напоминает конец восемнадцатого столетия, и ничто в конце восемнадцатого столетия не напоминает настоящее время».
— Идеально, — ответила я, сильно испугавшись услышанного.
Двадцать минут восьмого пополудни
— Эта куртка так тебе к лицу! — сказала я Эжену, снимая волосок с лацкана. Темно-зеленый цвет ему идет, как и фасон: высокий ворот, спереди короткая, сзади — длинные полы.
— Слишком новая, слишком выглаженная, — жаловался он.
— Ты едешь куда-то?
— На бал Рекамье в парке Богатель, я говорил тебе на прошлой неделе, разве не помнишь?
Я даже ахнула. До предела насыщенное событиями время бежало так быстро — невозможно уследить. Встречи в нашем доме всякий раз затягивались до поздней ночи.
— Почему девочек нет? Они так ждали бала! И кстати, насчет завтра! — сказал Эжен, уже выходя за дверь. — Пожалуй, я приглашу жонглера, о котором тебе говорил; встретил его во Дворце равенства. И может быть, его друга-мима.
Господи, Эжен устраивает завтрак. Я и забыла!
— Эжен, боюсь, с приглашениями лучше повременить! — крикнула я ему вслед.
— Мама! — со стоном произнес он.
— Прости, но к нам и так придет много народу…
9 ноября
Проснувшись от запаха дыма, я раздвинула полог кровати. Огонь в камине высветил лицо Мими, ее белый утренний наряд.
— А, это ты! — прошептала я, чтобы не разбудить Бонапарта. — Который час?
— Начало седьмого. — Мими отодвинула тяжелые шторы.
— Шесть! — Я спустила ступни на холодный пол с мыслью: еще день-два — и все будет кончено. Таков план. Сегодня день первый. Сегодня начнется!
Мими накинула мне поверх ночной одежды кашемировую шаль.
— Заморозки же, — сказала она, сжимая мне плечо. — А мужчины так и стоят во дворе.
— Уже? — Я надела меховые шлепанцы и, шаркая, подошла к окну.
— Я приглашала их в дом, но они отказываются входить, — закатила она глаза. — Солдаты.
— Сколько сейчас? Фовель уже здесь? — спросил Бонапарт, открыв вдруг глаза. — Где Рустам? Рустам!
Тот — голова в большом шерстяном тюрбане — просунулся в дверь.
— Хозяин? — Отбив поклон, он поставил на туалетный столик поднос с бритвенными принадлежностями и глиняной плошкой горячей воды.
— Позовите сюда Гонтье и конюха! — скомандовал Бонапарт Мими. Он сел в кожаное кресло, потянул с кровати меховое покрывало, положил его себе на колени и запрокинул голову. — И Антуана! — приказал он, из-за чего кисточка Рустама с густой пеной задела ухо.