— Теперь это уже законно, — усмехнулся Фуше.
Почти два часа пополуночи, дождь льет по-прежнему
Эжен дома — наконец-то! Мокрый до нитки и взбудораженный битвой — выигранной битвой.
— Депутаты бегали по всему зданию, поднимая тоги, как юбки. Их красные пелерины теперь повсюду — на кустах, на деревьях.
— А Бонапарт?
Эжен засмеялся:
— Этот черный жеребец его едва не скинул. На Бонапарта было страшно смотреть. Лицо залито кровью…
— Кровью?
— …он расцарапал тот чирей, — заверил меня Эжен.
На рассвете
Бонапарт и Фовель вернулись только в четыре утра. Вошли в спальню, где я сидела в темноте. Фовель нес фонарь, дразня Бонапарта высказанными тем глупостями.
Я обняла мужа.
— Что за «глупости»? — Рассматривая его лицо в тусклом свете фонаря, я видела, что оно измазано чем-то темным. «Утром наложу повязку с отваром подорожника», — подумала я, вспомнив слова сына.
Бонапарт сбросил на стул мундир.
— Я, кажется, немного увлекся, — признался он.
— Расскажите же!
— Выступая перед Советом Пятиста, генерал объявил себя богом войны и удачи. — Хихикая, Фовель поставил фонарь на табурет в виде барабана.
Я с интересом посмотрела на Бонапарта:
— Ого! Сразу и то и другое?
— Я не называл себя богом, — отмахнулся Бонапарт, выставляя ногу, чтобы Фовель мог стащить с нее сапог. — Но всем показалось, что именно так и было.
— Расскажи, как все прошло! — Я забралась в постель и подтянула одеяла к подбородку, как послушное дитя, которому невтерпеж услышать сказку. И услышала:
Героем дня оказался Люсьен…
— Люсьен?
Бонапарт пожал плечами: «Кто бы мог подумать?»
Люсьен публично пригрозил заколоть Бонапарта, если тот когда-либо предаст свободу…
— Да, причем обнажил свой кинжал! — воскликнул Фовель, вскидывая руку для наглядности.
Затем Люсьен сбросил тогу и стал топтать ее ногами.
— В Трибунале? — Невероятно.
— Вот так. — Фовель запрыгал на месте как ненормальный.
— Но потом он снова ее надел. — Бонапарт пил коньяк; такого я не видела еще ни разу.
Бесстрашный Мюрат бросился в атаку…
— Была еще и атака? — О ужас!
— Они восстали против меня! — Муж надел ночную рубашку.
Оказавшись перед толпой врагов, Бонапарт едва не потерял сознание.
— Правда? — Какой ужас!
Фовель воздел очи к потолку, подтверждая: истинная правда.
— Ненавижу это ощущение, — заметил Бонапарт.
Обратив депутатов в бегство, Люсьен погнался за ними и собрал достаточное их число, чтобы утвердить декрет об образовании нового правительства.
— Так что же, директоров больше нет?
— Директория в прошлом, — ответил Фовель, зевая. — Вместо них теперь три консула, наделенные всей исполнительной…
— Три временных консула, — поправил его Бонапарт.
— Да. Генерал Бонапарт, а также Сийес и Дюко, которые…
— Спокойной ночи, Фовель, — перебил его Бонапарт, забрался под одеяло и прижался ко мне, чтобы согреться. Я обхватила его руками и ногами, покрыла лицо поцелуями. — Да, и не забудьте… — Бонапарт приподнял голову, когда секретарь уже прикрывал за собой дверь. — Завтра мы спим во дворце!
VI
АНГЕЛ МИЛОСЕРДИЯ
ЖИЗНЬ ВО ДВОРЦЕ С ПРИВИДЕНИЯМИ
11 ноября 1799 года
Гортензия и Каролина приехали незадолго до ужина.
— Мама, это было так здорово! — радовалась Гортензия.
— Я хочу рассказать. — Каролина прижала руки к сердцу. — Иоахим отправил четырех гренадер…
— Ты о командующем Мюрате?
— Да, Иоахим Мюрат послал к нам в школу четырех гренадер, чтобы те сообщили мне, что мой брат спас республику! — Она привалилась спиной к подушкам дивана, изображая обморок.
— Ну, вообще-то, их посылали не для того, чтобы поставить тебя в известность, — возмутилась Гортензия.
— Для того!
— Они пришли к школе посреди ночи? — спросила я.
— Да, и стучали в дверь рукоятями сабель! — сказала Гортензия.
— Нет же, мушкетов.
— Мадам Кампан была в ужасе.
Разумеется, ведь пережившие террор очень хорошо помнили этот стук в дверь посреди ночи.
— Да мы все были в ужасе! — воскликнула Каролина. — Но это так романтично!
Девочки в восторге от новости, что мы переезжаем жить в Люксембургский дворец.