— Как просто вам войти в королевский дворец, консул, — заметил журналист. — Можно подумать, вас здесь ожидали.
— Теперь мы называем это Дворцом правительства, — поправил его Бонапарт.
— Да, консул! — Журналист достал бумагу и карандаш.
Я вгляделась в полутьму огромного пространства; окна высоки, грязны, некоторые заколочены. Здесь было даже холоднее, чем на улице, но воздух затхлый.
— Перебраться сюда будет непросто, — сказал Бонапарт, отряхивая плечо сюртука. — Жить здесь тоже будет непросто. Антуан, давай факелы! — приказал он кучеру. — Мне страной управлять надо.
— И шали! — крикнула я вдогонку.
— Я принесу, — махнула рукой Мими и побежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
Со стороны мы напоминали средневековую процессию, затеявшую какой-нибудь древний обряд, посвященный дню Страшного суда. Антуан смело шел впереди, высоко держа факел в одной руке, а второй стучал палкой по стенам — разгонял крыс.
— Ой! — воскликнула Мими, схватив меня за руку.
— Это, должно быть, королевские покои, — предположил Бонапарт, рассматривая план дворца. Он поднял голову и осмотрелся. — Тут будет мой кабинет. А принимать буду там — в комнате с троном.
Мы спустились на один этаж; здесь было темнее, холоднее, и воздух показался мне еще более затхлым — такими мы нашли покои королевы.
— Мрачное местечко, консул, — заметил журналист. Его низкий голос подхватило эхо.
— Мрачное, как само величие, — не терял оптимизма Бонапарт.
— В этой комнате заседал Комитет общей безопасности, — объяснил архитектор, рассматривая камин. — Узнаю орнаменты на трубе. Королева не выносила однообразия — все должно было быть украшено.
— Тогда вон та комната — приемная, где Робеспьер… — Я приложила ладонь к глазам и надавила так, что «посыпались звезды», но образ никуда не делся: раненый тиран вытянулся на столе, рядом скулил и лизал руку хозяина Блант, верный датский дог. Если бы Робеспьер не умер в тот день, я бы не…
И тут я увидела женщину в белом, стоящую у гардероба.
Меня положили на холодный пол, под голову подсунули шаль. Мими обмахивала меня, поднимая пыль. Я закашлялась, силясь подняться. Все стояли вокруг с озабоченными лицами.
— Все в порядке, — уверяла я.
— Вы переволновались, — сказал Бонапарт, потянув меня за руку.
— Я займусь ею, генерал, — пообещала Мими, просовывая руку мне под голову. Я оперлась на нее, в отличие от меня уверенно стоявшую на ногах.
— Ох, Мими, правда она страшна? — прошептала я.
Мужчины осматривали окна. Я положила руку себе на грудь, сдерживая дрожь. Было холодно. Казалось, этот холод возникает внутри меня самой, в моих костях. Мими нахмурилась:
— Кто?
— Та женщина, возле гардероба. — Я попыталась выровнять дыхание.
Она была мужеподобна, с крепко сжатыми зубами, короткой стрижкой, в белом платье с простыми длинными рукавами, на которое была небрежно накинута гофрированная пелерина.
— У двери гардероба. Как ты могла ее не заметить?
— Ох-ох, — сказала Мими и поморщилась.
И тогда мне вспомнилось, где я видела это лицо, эти упрямо сжатые губы. В студии Давида, на перьевом портрете королевы Марии-Антуанетты на пути к гильотине.
7 января
Слишком много дел, чтобы писать: работаю день и ночь — привожу дворец в жилое состояние. Сейчас десять часов утра, а я уже выбрала ткань для всех занавесей, встретилась с моим неистовым поваром насчет кухонной утвари (здесь все разворовано, до последней кастрюли). Встретилась с мадам Кампан по поводу официального протокола и персонала. Ее опыт фрейлины королевы делает ее сейчас незаменимой. Выяснилось множество нюансов, которые придется соблюдать. Только моему повару потребуется три помощника на кухне! Неудивительно, что у него случаются теперь истерические припадки.
Завтра займусь своим гардеробом.
Слышу, как где-то во дворце хихикает Баррас. Все мы тут потихоньку сходим с ума.
17 января
В полдень ко мне в гостиную пришел Бонапарт. Уселся и стал смотреть в огонь.
— Мюрат попросил руку Каролины.
— Да что вы? — Признаться, я испытала облегчение. С неделю тому назад я застала эту парочку возлежащей на диване.
— Мюрат — тринадцатый сын владельца таверны. Я не хочу такой родни. Уж лучше генерал Моро.