— Удивительно! — воскликнула я, подозревая, что Тальма неспроста набивается на комплименты в свой адрес. Мадемуазель Жорж, безусловно, прекрасна, но судя по монотонности и медлительности произносимых на сцене реплик, едва ли талантлива. И ей всего пятнадцать! — Надо послать ей поздравления, Бонапарт.
— Я уже распорядился, — ответил тот, задумчиво глядя на террасу.
16 декабря, очень холодно!
Тревожные вести с островов. В Сан-Доминго дела плохи — кажется, там произошло восстание.
— Проклятый Виктор Леклер! — бушевал Бонапарт. — Я дал ему лучших людей, самых опытных солдат, а он не может победить в какой-то мелкой стычке!
22 декабря, по-прежнему в Сен-Клу
Признаться, я устала от восхищения, которым сопровождается каждый шаг мадемуазель Жорж. Или дело просто в том, что, старея, я завидую ее юности?
В театр мы с Бонапартом приехали с опозданием. Мадемуазель Жорж, стоя посередине сцены и растягивая слова, произносила монолог. При нашем появлении публика зааплодировала, требуя, чтобы актеры начали пьесу с самого начала, — что они и проделали.
В целом, подумалось мне, представление не выглядит провальным: по крайней мере, роль начинающей актрисы сыграна недурно.
Когда Жорж произнесла: «Если я восхитила Цинну, то очарую и других мужчин!» — все вытянули шеи, чтобы посмотреть на Бонапарта.
— Кажется, все думают, что вы уже очарованы, — заметила я, прикасаясь к руке мужа (и наблюдая за его реакцией).
19 февраля 1803 года, рано
Англия отказывается соблюдать условия мирного договора. Бонапарт спит скверно, если спит вообще.
— Не уходите, — попросила я, потянувшись к нему посредине ночи.
— Высплюсь, когда умру, — парировал он, высвобождаясь.
Теперь в его присутствии я чувствую себя старой, непривлекательной, лишенной изящества. Попрошайкой, цепляющейся за полы его мундира.
28 февраля, Париж
— Мими! — Я нашла ее в гардеробе. Все утро я обдумывала этот шаг, но продолжаю сомневаться даже сейчас.
— Никак не могу отыскать новую кружевную вуаль, шелковую, — сказала она, перебирая вещи в открытом сундуке. — Видела же ее тут недавно!
— Может, она в Мальмезоне? Или в Сен-Клу?
Теперь я и сама уже не знаю, где что. Я села на обтянутый бархатом табурет у камина.
— Интересно, до тебя не доходили какие-нибудь слухи?
Мими закрыла крышку сундука.
— Насчет чего?
Я пожала плечами.
— Да так… Насчет Бонапарта и некоей женщины.
— Слухи есть всегда.
— Например?
Она надула щеки.
— Недавно наверх посылали цветы.
— В комнату над кабинетом Бонапарта?
Мими почесала подбородок.
— Ты могла бы для меня это выяснить? Спроси Рустама, или лакея Бонапарта, или даже часового при кабинете. — Даже новый секретарь, и тот наверняка в курсе дела. — Пожалуйста, Мими!
Пускай я сыграла фальшиво, но будь я проклята, если позволю себя дурачить.
2 марта, половина третьего пополудни
— Одна молодая женщина приходит почти каждый день, около четырех часов, и… — Мими подняла руки. — Больше ничего не знаю.
3 марта
— Это та актриса, о которой все кругом говорят.
Мадемуазель Жорж. Я так и знала!
— Та девочка? — вздохнула я.
— Уже больше не девочка.
12 марта, мрачный дворец Тюильри
— Сегодня вечером у вас смазалась пудра, — заметил Бонапарт, когда я проскользнула под одеяло.
Конечно, смазалась — я плакала. Наш еженедельный ужин для более сотни приглашенных в Галерее Дианы дался мне необычайно тяжело. Разговор все время возвращался к театру, к «блестящим дарованиям» мадемуазель Жорж. Косые взгляды в мою сторону не оставляли сомнений, что все поголовно в курсе последних событий.
— Я несчастлива, Бонапарт.
Он взял свечу и скрылся в гардеробной. Когда же выходил оттуда, освещенное снизу лицо показалось призрачным.
— Не смог найти носовой платок, — сказал он, протягивая мне обычный платок из полосатой ткани. — Так в чем дело?
Уже по его тону я поняла, что муж знает ответ.
— В вашей любовной интрижке… с мадемуазель Жорж.
Он сел на край кровати. Ночной колпак съехал на сторону.
— Не смейте это отрицать, Бонапарт!
Когда мы последний раз были в театре, у мадемуазель Жорж хватило наглости выйти на сцену в моей кружевной вуали. Бонапарт сложил на груди руки: