— Гражданка Богарне, — представилась я. Я не сказала «вдова Богарне».
Между колонн портика появился низкорослый человек. Его желтый атласный камзол сверкал драгоценными камнями.
— Что вам? — Судя по акценту, передо мной стоял крестьянин. Он держал в руке толстый кнут.
— Я желала бы говорить с гражданкой Амалией Гогенцоллерн. — Меня охватила слабость, и, чтобы не упасть, я ухватилась за прутья ворот.
— С княгиней? Она и ей подобные удрали за Рейн вместе с другими паразитами.
Княгиня Амалия… в Германии?
— А ее брат, гражданин Фредерик, он что же…
Горничная быстро провела кистью поперек горла.
Фредерик… гильотинирован? Боже мой…
Мужчина велел горничной идти в дом и заняться делом. Я, просунув руку сквозь прутья, ухватила ее за рукав:
— Где мои дети? Где Гортензия и Эжен?
— Приехала их двоюродная бабушка, — прошептала она, убегая.
Фэнни? Возможно ли?
Большие деревянные ворота во внутренний двор открыл Жак — слуга Фэнни, мастер на все руки. Он не сразу узнал меня. Я взяла его шершавую руку в свои. Сердце бешено колотилось.
— Мои дети… Они здесь?
Я прошла за ним в дом. В прихожую выбежал пес, и я подхватила его на руки. Он извивался, пытался своим маленьким язычком лизнуть меня в щеку.
На верхней площадке лестницы появилась Ланнуа, позади нее — Агат.
— Кто это, Жак? — спросила Ланнуа и высокомерно, с осуждением воззрилась на меня.
— Гражданка Роза!
— Мадам? — Ланнуа разглядывала меня, не веря своим глазам.
Позади послышался знакомый голос. Я обернулась. Там стояла пожилая женщина с сильно накрашенным лицом.
Фэнни. Я обняла ее за плечи и прикоснулась губами к ее щеке, к сухой коже, похожей на вощеную бумагу.
— Слава богу, вы уцелели, — сказала я, с трудом сдерживая слезы. Сколько же продолжался этот кошмар? Может ли быть, что он закончился?
— Боже мой, дитя, ты так исхудала! — Отступив назад, она оглядела меня с ног до головы.
— Я болела. Дети…
— Они здесь. — Фэнни прикоснулась пальцами к моему запястью, улыбаясь сквозь слезы. — Да от тебя почти ничего не осталось. А волосы!..
— Как тетушка Дезире? Как маркиз? Они?..
«Господи, сделай так, чтобы они были живы», — взмолилась я про себя. А потом, одумавшись, поправила сама себя: «Будь милостив, сделай так, чтобы они умерли. Пожалуйста, не заставляй их пережить смерть Александра…»
— Вернулись к себе в Фонтенбло. А до этого скрывались. Шарлотта устроила их у себя в подвале.
— Повариха? — Я пыталась представить себе, как тетушка Дезире и маркиз переносят заботу суровой Шарлоты. — Они… им сказали? — Меня шатало, и я схватилась за перила. Знает ли сама Фэнни?
— Об Александре? — прошептала Фэнни.
Я кивнула. Да.
Послышался девичий голос и звуки клавесина.
— Гортензия? — Я пошла к двери музыкальной комнаты.
Гортензия сидела за инструментом, спиной ко мне. Здесь же рядышком расположились Эжен и Эмили. Сын повернулся и посмотрел на меня.
«Кто эта женщина?» — было написано на его лице.
Гортензия перестала играть и тоже повернулась ко мне.
Я, растерявшись, остановилась.
— Не узнаете меня? — Я спустила на пол пса. Он, скуля, крутился у моих ног, просился снова на руки. — А вот Фортюне сразу узнал.
— Мама? — хриплым голосом спросил Эжен.
— Не может быть, — сказала Гортензия.
— Они не верят, что это я, — обратилась я к Фэнни, тщась улыбнуться.
Эжен смело подошел ко мне и позволил себя обнять. Вслед за ним подбежала, расплакавшись, Эмили. Гортензия, стоя позади Эжена, отказывалась верить, что перед ней стоит ее мать. Она смотрела на меня, и ее большие голубые глаза не выражали никаких чувств. Глаза ее отца… Фэнни выбранила свою крестную дочь:
— Твои молитвы услышаны, а ты так себя ведешь!
— Я понимаю, — сказала я. — Я…
На меня накатил новый приступ головокружения, на этот раз сильный. Я согнулась.
Фэнни позвала Жака, который помог мне добраться до скамьи.
— Не выпьешь чашку бульона? — спросила Фэнни.
Я покачала головой. Мне было слишком нехорошо.
— Мне надо помыться, — проговорила я, набрала воздуха в легкие и села, выпрямившись. Боль прошла. Встревоженные дети стояли, сбившись в кучку возле клавесина, и смотрели на меня. — Все хорошо, — попыталась я их ободрить.
— Набери воды в медную ванну, — сказала Фэнни Жаку, — горячей.