Все это теперь валялось по полу.
Я набралась мужества и, войдя в гостиную, осторожно вытащила из трубы камина незакрепленный кирпич. Подула в образовавшуюся дыру, желая спугнуть созданий, нашедших в ней себе убежище. Преодолев страх, сунула туда руку. Бумаги… все на месте. Слава богу!
Медленно я вынимала свои сокровища — газеты, письма, вытканный Манет гобелен, Библию, коробочку с землей Мартиники, мои детские четки, брачный контракт, маленькую сумочку с драгоценными камнями. И наконец, запечатанное воском завещание Александра.
Я опустилась в кресло. Вокруг меня стояло облако пыли. Все, что осталось от моей жизни, лежало у меня на коленях. Так я просидела некоторое время — неподвижная, как окружавшая меня мебель. Как мало все это значило, в конце концов. Мой взгляд упал на стоявшую в углу раму для вышивания с закрепленным на ней незаконченным гобеленом, над которым я когда-то работала, — ах, эти розы… Удивительно, но даже игла была на месте. У меня возникло жуткое ощущение, что жизнь внезапно остановилась, что занавес опустился прямо посреди пьесы.
Зашевелились призраки. Не минуло еще и года с того дня, как меня забрали ночью, посадили в фургон и отвезли в камеру. Лишили достоинства, здоровья, веры. Лишили юности, жизни.
6 февраля
Вцепившись в корзинку, я сидела напротив гражданина Дюнкерка. Что-то в выражении его лица меня настораживало.
Он прочистил горло и, сидя в потертом кожаном кресле, подался вперед.
— Боюсь, от завещания вашего мужа будет мало проку, — сказал он и чихнул в полотняный носовой платок.
— Что вы имеете в виду?
— Видите ли, — он помолчал, — во-первых, Александр Богарне ничего вам не оставил.
Некоторое время я сидела молча. Видимо, чего-то не поняла…
— Во-вторых, — продолжал Дюнкерк, принявший мое молчание за спокойствие, — знаете ли вы о мадемуазель Мари-Аделаиде дю ла Ферте?
— «Ла-Ферте» — название сельского поместья Александра…
Не стоило сомневаться, гражданин Дюнкерк и без меня прекрасно это знал.
— Это ребенок: девочка, родившаяся в июне тысяча семьсот восемьдесят пятого года близ Шербура.
— Вероятно, вы имеете в виду Аделаиду д’Антиньи? — Так звали незаконнорожденную дочь Александра. Мы с тетушкой Дезире делали все возможное, чтобы поддерживать ее, несмотря на ограниченность в средствах. Теперь Аделаиде исполнилось девять; прекрасный ребенок, очень смышленая и чертами лица весьма походившая на Александра. — Но она родилась в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году в Париже.
— Нет, это другая девочка, и появилась на свет год спустя. Ваш покойный супруг оставил ей ежегодную пенсию в размере шестисот ливров.
Еще один незаконнорожденный ребенок? Две Аделаиды?
— Еще шестьсот ливров в год причитается Мувину, слуге вашего супруга; еще двести — конюху Ришару, еще двести, единовременно, — Саважу, второму конюху…
— И совсем ничего Гортензии и Эжену? — перебила я. — Мое имя вообще не упоминается?
— Нет сомнения, что он полагал, что вы будете хорошо обеспечены благодаря поступлениям от островных владений.
У меня перехватило дыхание.
Гражданин Дюнкерк снова прочистил горло и поправил монокль.
— Видите ли, мадам Богарне, что касается Мари-Аделаиды дю ла Ферте, то, возможно, найдется способ обойти…
— Пусть получит то, что ей причитается, — прервала его я.
Я уже помогала содержать одного незаконнорожденного ребенка. «Сколько их еще?» — думала я с усталостью.
Я ПОЛУЧАЮ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
13 февраля
Тереза и Тальен убедили меня поехать с ними на «Бал жертв» в отель «Теллюсон». Я заранее заехала к Терезе, чтобы приготовиться.
— Прическа уже идеальна, — похвалила она, закалывая у меня на шее красную ленту, символизирующую след, оставленный ножом гильотины.
— Какое экстравагантное одеяние, — проговорила я, разглядывая ее. Тереза была в прозрачном газовом платье, под которым просвечивало трико телесного цвета. Высокая, с огромным животом и грудями, она производила сильное впечатление.
— Это новый танец. — Тереза принялась странно колыхаться из стороны в сторону, с таким задором кивая при этом головой, что можно было подумать, та сейчас слетит с ее плеч.
Улица перед отелем «Теллюсон» была запружена каретами. У входа кучились нищие, наперебой привлекая к себе внимание.