не железное оно.
Волны сразу ниже стали,
в небе звезды заблистали,
месяц путь пробил во мгле
и баркас пошел к земле.
Даже течь, под шум прибоя,
ссохлась вдруг сама собою.
Так бывает иногда:
может целкой стать зизда,
коль молиться капитально,
хоть у фляди привокзальной.
***
Вот баркас пристал ко брегу.
Нет ни пищи, ни ночлега,
и царевич щурит глаз:
— Эх, пожрать бы — в самый раз!
Может здесь полно зверья?
Но ни лука, ни копья.
Коль не конен, не оружен –
на буя кому ты нужен?
Из трусов достал резинку,
тельный крест свернул в дробинку.
(Сложно, думаешь? Ну, прям!
Хули нам, богатырям?!)
И покрался вдоль ручья,
подстрелить хоть воробья.
Лишь поднялся по пригорку
видит дивную разборку:
Под ракитовым кустом
лебедь дергает хвостом,
а вокруг, тряся гузком,
ходит коршун голубком.
Приседает и кивает,
по-людски увещевает:
— Ах, красавица, довольно!
ну, отдайся добровольно!
Не вертись и не шуми,
только хвостик подними.
Я уж так тебя хочу –
за разок озолочу.
А лебедушка прекрасна
в крик кричит: "Я не согласна!
Ах ты, старый педераст!
пусть тебе гадюка даст!
Ты лукавством братьев всех
Подло ввел в содомский грех.
Ты и дядьку совратил.
Дядька герпес подхватил.
Горе всей моей родне!
А теперь пристал ко мне?
Сгину старой девой в сплине,
Но не дам тебе, скотине!
Тут царевич загундел:
— Это что за беспредел?
Эй, козел, тебе не ясно?
Видишь — дама не согласна!
Что ты пялишься, как лох?
Ну-ка быстро — хенде хох!
Чтоб видней в дальнейшем было,
можно в глаз, а можно в рыло!
И дробинкой из рогатки
прямо коршуну в сопатку!
Ярким пламенем пылая
загорелась птица злая,
только дым пошел окрест
(так святой возможет крест)!
Лебедица молвит страстно:
— ты сражался не напрасно!
То не коршун опочил,
колдуна ты замочил.
Не смотри на перья птичьи,
спас ты честь мою девичью,
и за храбрость за твою
раздобреешь, как в раю!
Я тебе открою тайну:
все, что было — не случайно.
От очей людских сокрыт
чудный замок здесь стоит.
Злой колдун, не зная сроку
предавался в нем пороку.
Но пропало колдовство:
завтра все узрят его.
Коль не струсишь, не сробеешь –
ты тем замком овладеешь,
Станешь знатен и богат
Как российский казнокрад.
Нынче ж оба, ты и мать,
натощак ложитесь спать.
Воротившись к мамке родной
лег царевич спать голодным.
Мать всплакнула, засыпая:
«Ох, судьбина наша злая!»
***
С солнца первыми лучами
видят терем пред очами.
Да не терем — цельный град –
полторы версты в обхват.
Куполов злаченых ряд
Ярче солнышка горят!
А окон-то! А окон!
по сто штук с пяти сторон!
То-то вбухано сюды
на окошки те слюды!
Где набо́льшее окно
надпись вязью "Казино"
Впереди сияют врáта,
будто кованы из злата.
А вверху, огнем пылая,
днем свет Божий застилая
надпись красная горит.
Сын царице говорит:
— Я по буквам прочитал
«Клаб Хотел Гвидон Ройял».
Мне до клаба нету дел,
но пожрать бы я хотел.
Эта хатка, чую я,
будет вотчина моя.
Сходим, мать, туда пока,
да заморим червячка.
Мать и сын идут к воротам.
Там стоят мордовороты –
двухметровые качки,
блещут черные очки.
При дубинках, в камуфляже.
Нет надежней этой стражи!
Вдруг, навстречу из ворот,
искривив в улыбке рот,
выступает с видом лорда
звероподнейшая морда:
золотые галуны,
и с лампасами штаны,
широченный, как амбар.
Словом, ясно кто: швейцар.
Он ворчит: «Нельзя сюда!
Завертайте, господа.
Утром нет у нас приема,
и сеньора нету дома.
Наш Иль капо — чародей,
превращает в жаб людей.
Так пока в отлучке маг –
в жопу ветер, в руки флаг
Прего мистер, скузи, сэр!
Гоу хом, майн либе хер!»
Дав швейцару с лету в ухо
Говорит царевич сухо:
— Скажешь «хер» еще хоть раз –
принародно вырву глаз.
Я Иль капо. Даже выше.
Я отныне ваша крыша.