— Какие ставки? — спросил он у соседа.
— Десять к одному против рыжего. Вон там… Нос.
Сосед кивнул на сидящего чуть ниже, в проходе между балконами и ярусами грузного делягу с неуловимыми глазами и крючковатым носом, который говорил о хозяине все. Возле него было суетно и шумно, подходили и отходили люди, крутились какие-то шныри и прощелыги отвратного вида, всем находилось дело.
«Нос» оценивающе пронзил Доктора острым взглядом, когда тот поставил золотой на рыжего, но ставку, несмотря на то, что она была слишком крупной, принял. Покусав и зачем-то понюхав монету, он бросил ее в бездонный карман засаленного «бухарского» халата и выдал Доктору клочок бумаги с непонятными закорючками…
Арена дружно ахнула, Фома снова вырвался из-под сети, которая казалось уже накрыла его. Доктор вернулся на место и пока Фома описывал круги по забору (заметно снизив темп, отметил Доктор), осмотрелся.
Цирк представлял собой круглый дощатый сарай диаметром около двадцати метров и высотой около десяти. Пологий конус крыши с дырой посредине для вентиляции и света. Три яруса балконов нависали над ареной, вокруг которой были еще стоячие и сидячие места наподобие амфитеатра. Несколько групп толпилось возле отверстий в заборе вокруг арены, поочередно высовывая головы; это были любители острых ощущений. Гул сотрясал это ветхое строение, а когда зрители дружно наваливались на балюстрады балконов, чтобы рассмотреть, что происходит под ними, казалось, что сарай вот-вот рухнет или сложится на манер карточного. Но он, вопреки очевидному, не падал, точнее, казалось, падал, но никак не мог упасть и только скрипел. Пизанский, словом, цирк, где зрители рисковали нисколько не меньше участников схваток.
Сама арена, посыпанная песком смешанным с опилками, была диаметром около дюжины метров, то есть, бегать Фоме при любом раскладе оставалось недолго. Хотя зрителям так не казалось, они считали, что маневры его затянулись, а драки настоящей пока никто не видел. Это была основная претензия к Фоме, помимо той, что вложенные деньги надо было уже возвращать. Многие нервничали и кричали Фоме, чтобы он прекращал забег и вел себя как мужчина.
Фома охотно вступал в диалог, подзадоривая зрителей тем, что ему спешить некуда, он на службе, служба идет… Очередной нырок, резкий разворот на 180 градусов, рывок и верзила, не успевший перестроиться, врезался в забор. Халупа цирка содрогнулась. От сотрясения кто-то, не удержавшись, сорвался с верхнего яруса, но слава богам развлечений, был перехвачен на следующем ярусе. Раздался истерический хохот, каким смеются от страха. Это лыко тоже было вставлено в строку Фоме. Из-за него люди чуть не гибнут, перегинаясь поглядеть, как его споймают! Впрочем, дело явно шло к концу. Фома устал, он уже не бегал как сайгак по арене и забору, а ускользал, и то как-то неловко и в самый последний момент.
— Давай, Громила, сделай его! — раздавались нетерпеливые крики.
— Споймай зайца!.. — И хохот.
— А вы-то куда торопитесь? — удивлялся Фома.
Он тяжело дышал, его противник тоже, поскольку весил раза в полтора больше, да еще сеть постоянно путалась у него под ногами. Мощная грудь громилы ходила ходуном. Паузы становились необходимы обоим. Ускользая от противника, Фома ловко взобрался на забор и, пробежав по нему полкруга, вступил в разговор со зрителями балкона второго яруса:
— Здесь так хорошо, прохладно, слонов и других освежителей воздуха нет, сиди да смотри! Куда торопиться?
— Обед стынет! — отбрил его кто-то. — Из зайчатины!
Хохот, удар трезубца по забору и сеть зависла над ним. Фома, уворачиваясь, неловко сорвался с забора. Острый трезубец замаячил в опасной близости. Он отмахнулся мечом и появилась первая кровь.
Кто-то завизжал в предвкушении:
— Что сейчас будет!!
И действительно, раненый Громила бросился вперед с утроенной яростью. Один удар трезубца снес Фоме каску, другой вдребезги разнес щит — казалось, всё. Поэтому несколько странно прозвучал вдруг спокойный голос Фомы:
— А что сейчас будет?
— Обед! — радостно и хором ответили зрители.
Громила, держа трезубец наизготовку, подкрадывался, пыля косолапыми ногами. Это был конец: когда к тебе подкрадываются убежать невозможно, учит боевое дао. И Громила не торопился. Доктор стал пробираться к балкону второго яруса, под которым вершилась финальная сцена.