«Да, за меня можно не волноваться, даже машины не могут сбить» Ему едва удалось убедить работников «склифа», что у него все в порядке. Побаливало бедро, зато голова, несмотря на жуткий, по словам подобравших его эскулапов, удар об асфальт, была абсолютно цела и здорова. Более того, Фомин обнаружил, что она стала легче и светлее, словно от удара оттуда вылетел ком грязи. В доказательство своей целостности он сделал маюрасану на одной руке в трясущейся на ходу машине.
— Я здоров, — улыбнулся он онемевшим медработникам. — Спасибо!..
И вышел на первом светофоре. Никто не посмел его остановить…
— А тут что? — кивнул он на сцену.
— Жуть! — сказала Ирина. — Если б не читала, ничего бы не поняла!
На сцене к тому времени было настоящее побоище, трагедия шла к развязке. В зале же тоскливое недоумение первого акта сменилось тоскливым же ожиданием конца пятого. Далеко не все были уверены, что пьеса закончится так, как этого хотел Шекспир, воображение режиссера оставляло на этот счет мало надежд.
В конце концов, пожилая Гамлетша, вся измазанная чем-то красным, долго размышляла, после слов: «так ступай отравленная сталь по назначению!» — кого же убить, хотя на сцене стоял лишь Клавдий, все остальные лежали. Она даже снова произнесла монолог: быть или не быть? — который звучал довольно зловеще для зрителей: неужели все сначала?.. Но, в конце концов, к вящему удовольствию истомившейся публики, заколола-таки последнего короля Дании, тайного обладателя огромной коммунальной квартиры в центре Москвы, которую он собирался превратить в бордель.
— Дальше тишина! — цыкнул Гамлет в зал, и зал минуты две действительно молчал, потрясенный увиденным…
— Зайди! — прошептал в шуме аплодисментов один из пробегающих спецназовцев, которые как бы символизировали наступающий тоталитаризм, хунту и еще бог знает что.
Фомин узнал в нем Сашка.
— Мы будем в буфете…
— Похоже у тебя везде свои люди, — заметила Ирина.
— В буфете все люди мои… братья.
Откуда ей было знать, что это действительно так, когда он уже выпил полбутылки коньяка и побывал под «скорой помощью».
Потом был «банкет» в не отремонтированном буфете с Офелией, Лаэртом, Розенкранцем и Гильденстерном, парой могильщиков вместе с Сашком и кем-то еще, кого Фомин не знал. Пили, как водится в Москве и ее необозримых окрестностях, за «как и зачем жить», то есть просто так… за истину.
— Я милого узнаю по походке! — развела руками Офелия, в миру Валерия Чашникова, когда увидела Фомина. — Сколько лет, сколько бед?.. Где ты пропадал?
— Да вот, Гамлета ждал, — усмехнулся Фомин.
— Дождался! — подал голос Лаэрт, брат Валерии не только на сцене, что в театральном мире случается крайне редко.
— Вот только скажи что-нибудь! — угрожающе прошептала Валерия.
Лаэрт комично поднял руки: молчу, безумная!..
— Ну, давайте знакомиться! — сказала Валерия. — Тебя мы знаем как отъявленного
— А это Ирина, — представил Фомин. — Ирина, позволь тебе представить…
Хлопнуло шампанское. Спецназовцы разлили. Сашок поднял стакан.
— За знакомство и за все хорошее! — провозгласил он.
Ирина, слава богу, быстро сомлела от близости настоящих актеров, к тому же не совсем остывших после сцены, и скоро перестала дуться на него. Более того, она попала под опеку Лаэрта (Геннадия) еще и модного киноартиста и вообще обо всем забыла. Потому что оказалось, что они с Геннадием учились в одной школе, правда, в разное время.
— Этого не может быть! — повторяла Ирина восторженно.
— Может! — уверял ее Геннадий, и Фомин ему верил, потому что с Лаэртом учились в одной школе все красивые женщины, оказавшиеся к нему ближе трех метров. Стоило только сказать: я вас где-то видел, вы в какой школе учились? — и все.
— Вы помните как горела химическая лаборатория? — спросил Геннадий.
Ну, в какой школе не горела лаборатория?
— Помню! — почти с ужасом пролепетала Ирина.
— Я поджег! — признался Геннадий.
Компания, меж тем, не по-детски выпивала, обрывочные разговоры о политике, скандалах, ценах, дачах и детях вспыхивали, как это бывает обычно, и тут же затихали, обрываясь то смехом, то тостом.
Валерия подсела к Фомину.
— Совсем позабыл, не заходишь! — шутливо посетовала она.
— А! — махнул рукой Фомин, и приготовился чистосердечно врать. — Я и сегодня-то случайно: весь в бегах, каких-то хлопотах… к вечеру сил не остается никаких.
— У тебя-то?
— А что я — железный?
— Насколько я знаю, да!