— Так, Офелия, ты опять сходишь с ума, здесь дети…
Он показал на Ирину. Та, увлекшись, ничего не слышала.
— Ну, если ты не заходишь, приходиться мне сходить!.. Кто эта девочка?
— Вместе работаем.
— Как удобно ты устроился! Небось, начальник ее?
— Нет, она — мой.
— Что-то не похоже на тебя.
— Схожу с ума вместе со страной.
— Ты так странно пропал: никому — ничего, и вообще сильно изменился, то ли еще более рыжим стал, то ли глаза — совсем бессовестными, в общем, совершенно наглая физиономия!
— Это от пития, Лерочка!
— Чего так?
— Долго рассказывать.
— А ты не спеши.
— Ну что ты в самом деле?.. Авария, головные боли, ну и все прочее, причин у алкоголика хватает.
— Все время хочу тебя спросить, почему ты ушел? Из-за тех фокусов, что стали твориться?
— Да нет, говорю же — авария…
— А все думали, из-за того, что ты чуть дядю Женю не убил. Как все-таки вышло, что бутафорский пистолет выстрелил?
— А я откуда знаю?
— Ну хорошо, а пушка в зал? Всех бутафоров выгнали, но ведь это только из-за тебя произошло. Ведь это ты?.. Как?
— Игра воображения, — усмехнулся Фомин.
Действительно, перед самым уходом с Сати, с ним стали твориться всякие чудеса, наподобие тех, что рассказала Валерия. Стоило ему вообразить что-нибудь в азарте и тупая бутафорская шпага превращалась в смертельное орудие.
— Хороша игра!.. Так ты поэтому ушел?.. (Фомин засмеялся)… Ну, ладно! Вот тебе мой телефон…
Валерия быстро чиркнула на обратной стороне чьей-то визитки, лежавшей на столе.
— Попробуй только не позвонить! — пригрозила она. — А вообще, в любое время!
— Спасибо!
— Не позвонишь, — выдохнула она дым. — Почему ты ушел, ведь у тебя талант от Бога? Это несправедливо: такие как ты уходят, а бездари остаются!
— Лера, перестань! Когда есть такие актеры как дядя Женя, даже говорить об этом неудобно. Где он, кстати? Что-то я его не видел сегодня.
— Здра-авствуйте!.. — Она удивленно посмотрела на Фомина. — Ты уже совсем… и газет не читаешь?
— Уехал что ли?
— Фомушка! — застонала Валерия, будто снова входя в роль сумасшедшей. — Счастливый ты наш! Умер дядя Женя — уехал далеко-далеко, уж скоро год!..
Газеты надо читать, подумал Фомин, и телевизор. Более дурацкого положения было трудно представить. Все знали, что дядя Женя был его наставником, другом, несмотря на разность возрастов, они везде появлялись вместе, разыгрывая, порой, совершенно немыслимые сцены, будь то подмостки или пивная. Причем, Джин, как его называли близкие, был гораздо большим хулиганом, чем он, потому что был великим актером и невероятного обаяния человеком, душой общества, театр держался на нем, и вот…
Фомин вернулся из подсобки буфета с бутылкой коньяка. Дядя Женя пил только коньяк, если были деньги. Все на минутку стихли, присоединившись к ним. Выпили молча, без тоста. Потом всех как прорвало. Фомин узнал, что за этот год умерло сразу три человека. Голенищев — старая гвардия, Попов, двое лежат в больнице: что-то очень серьезное, но непонятно что, в общем какой-то мор. Колосник сорвался, работника сцены в лепешку, хорошо после репетиции, а то бы трупов было гораздо больше… Режиссер лютует, да и денег нет, о таких вещах, как покой и антреприза и не вспоминают…
— Николая, вон!.. — Сашок кивнул в сторону Розенкранца. — Он у нас недавно, и то всего вдоль и поперек изрезали, ничего понять не могут! Три месяца валялся!
— Погодите, погодите! Но дядя Женя-то был здоров как бык!
— Да в том-то все и дело! — пьяновато воскликнул Сашок. — А остальные овцы, думаешь? Я тебе говорю напасть какая-то!.. Мы все умрем!
— Так, ну-ка, прекрати!.. — Валерия встала, оглядела стол. — Хватит! Снова сопли будете размазывать два дня! Мы-то, в конце концов, еще живы! Или нет? Где вино?
Сашок принес еще водки в доказательство торжества жизни. Присоединилась еще одна группа, гулявшая до этого где-то в гримерных, стало шумно, суетливо…
— Слу-ушай!.. — Фомина, притихшего в уголке дивана, обнял Сашок, за тот час, что пролетел, компания преобразилась — ничего связного, все развязное.
— Я тут все время думаю: вот живем, живем, а потом… пр-р!..
Сашок уже был изрядно пьян и потому естественен, то, что происходит с человеком потом он изобразил громко и натурально.
— Зачем живем-то, а, Валерка? — качнулся он уже к Чашниковой.
— Не знаю, Сашенька! Ты у мужчин спрашивай, они решают главные вопросы.
В голосе ее чувствовалась насмешка. Несмотря на это, Николай, Розенкранц, который сидел справа от нее и кому, собственно, она адресовалась, принялся отвечать. За столами все были как раз в том состоянии, когда любые проблемы, в том числе и онтологические, решаются ко всеобщему удовольствию или мордобою, что, впрочем, одно и то же.