Доктор молчал. Замолчал и Фома, вдруг снова, въявь, ощутив эту страшную пустоту, пустоту, которую Доктор не хотел или не мог ни разделить, ни понять. Не в силах справиться с этим чувством в одиночку, Фома рухнул в глубину кресла и воззвал оттуда:
— Ну что ты молчишь? Я влюблен в мираж, в сон? Или что? Что-то такое было уже. Ты же все знаешь! Что у меня с головой? Это же все ваши штучки, ассоцианские, я чувствую!
— Любовь, — сказал вдруг Доктор и стало ясно, что он думает совершенно о другом, но в то же время это как-то странно созвучно сну Фомы. — Ты говоришь, любовь?..
— Да ничего я не говорю… — Фома уже жалел, что начал этот разговор, лучше бы спал.
Пойду, решил он, но Доктор уже встал и стал огромным, таким, что стул, на который он опирался одной ногой, щепкой отлетел к стене, и сами стены стремительно раздвинулись в пространстве, образовав фантастические своды огромного зала. Бледный и обычно несуетливый Доктор двигался так, что ломал привычную геометрию — стремительно, непредсказуемо, как птица — в огромном помещении замка, и вдруг остановился возле окна, спиной к Фоме.
Рука его, сжатая в кулак, аккуратно вошла в стекло. Стекло дрогнуло, осколки медленно и бесшумно поползли вниз, так же как и кровь, выступившая на руке. В помещении зазвенела тишина, оглушая в бесконечно долгих паузах между словами. И слова. Фома никогда не слышал, чтобы Доктор так говорил, вообще кто-нибудь: медленно, очень медленно, членораздельно до рези в ушах, мучительно выговаривая каждую букву — так, что слышно было, как канет кровь с руки…
— Я… покажу… тебе… что… такое… любовь… — Так говорил он в такт неведомому ритму.
Капала кровь… исчезли стены, замок, город, исчезла тысячелетняя война и дразнящий ее мир, исчезло все. Кругом была пустота. Не иллюзия пустоты в темноте, когда ощущается присутствие Нечто, пусть там, где-то далеко, как звезды в степи ночью, а пустота полная, абсолютная…
Фома словно парил в огромной темноте. Ничего не осталось, ни света, ни звука. Один. Потом, как призрак, проявилась под ним скала, высокая и зыбкая, как первый ледок, страшно высокая, будто он на вершине мира, вселенной, и поэтому видел все. Видел, что ничего нет, ни-че-го! И времени тоже… потому что он ощутил сердцем вечность, она промелькнула, маленькая… и остановилась, качаясь, как воздушный пузырек нивелира перед глазами.
Перед ним, но где-то очень далеко, появилась белая светящаяся точка, гипнотически притягивая и пугая. Фома почувствовал себя маленьким и старым одновременно. Он знал очень много, но знал невыразимо и чувства распирали его, разрывали грудную клетку так, что стало трудно дышать, и он закричал, вытягивая в крике из себя все: боль, одиночество, чудовищную тоску, — все! — пока хватало голоса, горла, хрипа, слез…
Вырывая из себя легкие, он стоял на вершине вечности и мира. «Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет,» — как заклинание звучало у него в голове.
— В безумной любви одиночества
Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет…
В прикосновении вечности, через любовь одиночества…
Плакал маленький мальчик, которому тысяча лет… -
Голос приходил и уходил, и Фома всем телом ощущал его, как пульсацию вселенной. Только какая-то маленькая, не раненная этим рефреном, частичка его, наблюдала приближение катастрофы.
— …тысяча лет любовь одиночества…
Он очнулся на холодном каменном квадрате пола. Спиной к нему стоял Доктор. Рука его, сжатая в кулак, аккуратно входила в стекло. Стекло вибрировало, осколки медленно ползли вниз.
— Я покажу тебе что такое любовь! — ударил в уши металлический шепот.
Сознание снова ушло, потом вернулось. Доктор сидел рядом и молчал. Уставший, отстраненный взгляд.
— Я никому этого не показывал, тебе первому…
И снова этот монотонный голос:
— Бесстрастная вечность любви одиночества
В маленьком теле, в безумной тоске
Плакала вечность и плакал мальчик,
Мальчик, которому тысячи лет…
— Это безумие, Док! — попробовал Фома остановить его, но картины, смешиваясь и переходя друг в друга, продолжались.
Монтажный хаос и голос, который никогда не забудешь:
— Золотой мальчик, принц крови, питаясь светом далеких звезд, рожден единственный за тысячи лет. Он продолжение рода, создатель вселенной, он — все в единственном теле. Пока. Пока он мальчик. Но в нем мириады существований, воплощение всего. Пластичен и мягок, сгусток энергии. В нем жизнь это одиночество…
Фома смотрел на Доктора, ставшего камнем.