— Познает себя. Воплотится ценой мироздания в новую сущность. На всем его отпечаток, его одиночество будет во всем. Он — энергия вечного движения, его пластика. Он будет во всем мироздании и все будет в его мироздании, перетекая из формы в сущность и обратно. Нет одного в мироздании мальчика: места для человека…
Сколько прошло, прежде чем он снова шевельнулся?.. Фоме, утомленному быстротекущими вечностями, докторская келья показалась родной и уютной, как дом.
— Доктор, шо це було? — немного очумев от происшедшего, спросил он.
— Ты видел, — сказал Доктор.
— Так это ты в любви признавался, шприц со льдом?! — ахнул Фома. — Это твоя любовь?! Или ты отвечал на мой вопрос?
Он был возмущен. Доктор пожал плечами. Он устал.
— Доктор, вы больной, — смягчился Фома. — Это же ядерная зима. Под водородным грибочком. Ты что?
— Я показал то, что есть.
— А я чуть с ума не сошел от того, что у тебя есть! Мне страшно представить, что ты еще кому-то признаешься в своей любви, Ромео! Твою Джульетту ждет большое потрясение.
— Я никому этого не показывал, тебе первому…
— И слава Богу! И не показывай! Ты больного сделаешь здоровым. Что у тебя с детством? Чем тебя кормили, что у тебя любовь, как удар копытом в морозильной камере?
Фома вскочил и стал прохаживаться, войдя в перипатетический пыл.
— Я понял, — сказал он. — Ты, проскучав все детство в холодильнике, возлюбил фреон и жидкий азот. Апофеоз для тебя вакуум, твой Эрос — ледяная пустыня. Но у нас, детей Солнца, совсем не так.
— Ну как же, помню!.. — Доктор едва шевельнул плечами. — Бессмысленные поступки, движения…
— Сам ты бессмысленные движения! Любовь, это когда вот здесь тепло, в глазах — свет, все люди — братья. И она — одна, ради которой, собственно, всё!
— Во-во, во сне!.. Но она другому отдана и будет век ему верна… так? Или мы ее вообще не помним, что еще интереснее.
— Док, ты скучен! Я поделился с тобой бедой, а ты?
— Почему же скучен? Что ты сделаешь с братьями, которые люди, когда тебе потребуется их женщина, а? А что ты сделаешь с этой женщиной, когда тебе потребуется другая?.. По-моему, очень весело!.. И это ваша любовь — одни убиты, а другие несчастны?..
— Лучше, конечно, твой апокалипсис!
— Я показал то, что существует на самом деле, правду!
— Вот и спрячь свою правду подальше. Она не для нас, она для сцены Страшного суда. Постоянно оттягиваемого во времени, кстати, во благо живущим.
— Во благо ли? Вы странные — люди, я имею в виду, — правда вас пугает, а обман притягивает, как обезьян — погреемушка. Ведь любовь, вернее, тот универсальный вселенский процесс, который вы подменяете этим понятием, это закономерность высшей математики, которая вам еще недоступна. А любая закономерность это холодность и одиночество. Любовь это одиночество. Настоящая, я имею в виду.
— Одиночество, Док, если мы говорим о людях, это извращение. Кроме необходимых периодов уединения. Это — один ночью! Вульгарно-эстрадная этимология здесь, может быть, самая верная. Это же рукоблудие, однорукий бандитизм: Джек-пот и слезы! — вот во что превращается твоя любовь-закономерность! Любовь — это двое! Как минимум.
— Во-во! А потом это ваше великое чувство почему-то проходит. Сколько раз ты уже женат?
— Один!.. — Фома улыбнулся при мысли о Мэе: кто еще так сияет по утрам?
— Это последний, — поправил Доктор. — А до этого с Лилгвой, потом на Спирали. Я еще не все вспомнил.
— Лилгва не в счет, а на Спирали — фиктивно, и оказалась, что эта сучка — Сати, то снотворное подсыплет, то слабительное… чуть не убил его!
Доктор долго хохотал. Фома, сидя в кресле, неприязнено наблюдал за ним.
— Ладно, развеселился, — сказал он, наконец. — Ты так и не сказал, что со мной? Показал всю правду про свою любовь-одиночество, а мне-то что делать? У меня этого одиночества в каждой кровати!
— Драться! У тебя сегодня по плану братья, их убийство… — Доктор все еще улыбался. — Ну, Сати!.. — Мотнул он головой.
— Большой затейник! — согласился Фома, и вдруг поднял палец. — О!.. Он-то мне и нужен, скорее всего! Старик должен мне рассказать, что это за сны такие!
— Так он еще и толкователь снов?
«Такой толкователь, что боюсь как бы не создатель!» — подумал Фома, но благоразумно ничего не сказал. Вместо этого хлопнул руками по подлокотникам:
— Утро, Док! Время убивать, а у меня полная кровать девственниц!
— Давай, давай, Мао Цзе-дун!
В комнате было тихо, одна маленькая девочка поперек кровати. Он опустился в кресло. Та-ак…