Мендельсон бравурно умилялся, Гименей бесстыдно разглядывал свои гениталии, делая вид, что смотрит на руку, клацал вспышкой фотоаппарат, а Фома упирался, как бык перед бойней.
Вера и Ефим, подхватив с обеих сторон, буквально втащили его в сияющий проём двери, словно во исполнение дурной аллегории о двух ангелах и нераскаявшемся грешнике перед вратами вечности. Двери закрылись, оставив следующие пары в полном недоумении, кто же на ком и как? И если — эти, то на фига этот?..
— Вы что? — обомлела дама с лентой, увидев козла и трепетную лань в одной телеге.
— Кто это?.. Разве не вы жених? — обратилась она к Ефиму.
Ефим растрогался.
— Увы, мадам, я пережил такой же шок! — поделился он. — Но теперь… вот!
Он жестом представил Фому.
— Что — вот? — громко и возмущенно спросила регистраторша. — Кто это? Почему он в каком-то?..
Она не нашла слов для описания свадебного наряда Фомы, а тут еще обнаружила, что он босой, да еще и пьян. Её аж передернуло. Хвала Гименею, что Ефим успел сорвать номерок с ноги Фомы, регистрация могла закончиться, даже не начавшись. Впрочем, она и не начиналась.
— Вы что издеваетесь?! — еще повысила голос регистраторша. — Откуда он? Вы понимаете, где вы?!
Еще немного и она могла перейти на визг, что опять-таки грозило срывом церемонии.
Молния сверкнула из-под вуали Веры, и Ефим бросился вперед.
— Софья Евгеньевна! — вскричал он, подхватывая готовую сорваться даму под локоть и читая бейджик на ее груди. — Не казните!..
Он включил свое страшное обаяние и — зашатались стены.
— Мы и не думали издеваться, Софья Евгеньевна, уважаемая! Но у вас тут такое творится!..
И он рассказал совершенно дикую историю о том, что за пять минут до регистрации какие-то мерзавцы, опоив чем-то жениха, обратили его в истинную веру, прямо в туалете! Представляете?
— Какую веру? — тупо тонула во всем этом Софья Евгеньевна. — Какие мерзав… у нас?! Что вы такое…
Но Ефим не давал передыху.
— Так мало того, — продолжал он давить и душить, — они его еще и раздели! Мол, голыми пришли, голыми и уйдем! Представляете?..
Регистраторша не представляла.
— За три минуты обчистили, Софья Евгеньевна! Обещали вернуться!..
Софья Евгеньевна ощущала только тупое давление непонимания в голове. Раздели?.. В загсе?.. А почему они не заявили в милицию?.. Заявили, Софья Евгеньевна, вся родня сейчас дает показания, но не откладывать же регистрацию из-за этого? Мы так ждали, надеялись, куклы на бампере, сельдерей под подушкой!..
Ефим оседлал вдохновение… Банкет с симфоническим оркестром ждет! Малым Академическим!.. Он был неудержим и страстен, и Софья Евгеньевна ощутила, наконец, эту тугую, властную волну очарования, и поплыла. Сладкая истома сковала ее, а организм исполнил непозволительный каприс.
— Вы пианист? — спросила она кокетливо, в нос.
— Да! — пообещал Ефим. — Известный… вот ноты! — показал он какой-то исписанный листок и не мешкая перешел к делу:
— Начнем, Софья Евгеньевна… со второй цифры. Это жених!
Софья Евгеньевна посмотрела на Фому, вспоминая, кто он.
— Вы жених?.. — Она-то все равно была уверена, что перед ней сумасшедший, но… «чертова свобода вероисповедания в туалетах», почему-то пронеслось у нее в голове.
Фома сбитым соколом посмотрел на нее, вразнос. Руки он, от фантастики происходящего, засунул глубоко в карманы и по раздвинувшимся полам халата было видно: да, жених, без сомнения!..
— Жених, жених! — торопил Ефим. — Разве не видно, Софья Евгеньевна?.. Только онемел от горя!
— Не видно! — капризничала та все тем же гнусавым голосом, казавшимся ей верхом элегантности. — Это в нарушение всех правил!.. Как он выглядит, это же неуважение!
— Софья Евгеньевна, у человека горе — свадьба, да еще с ограблением и обращением в новую веру! Ему необходимо сочувствие!.. И потом, цыганка нагадала, что он женится в чем попало, а ей…
Он показал на Веру…
— Что выйдет, за кого попало!
— Ну, верно, — вяло согласилась загсменша.
— Ну, вот видите, это судьба!.. — Ефим снова был рядом с нею, роковой, как антрацитовый концертный рояль.
— Итак, с третьей цифры… бракосочетание!.. — страстно воскликнул он, возвращая Софью Евгеньевну в прежнее, зыбкое состояние восторга и томления перед высоким миром искусств.
Ей показалось, что она стоит перед огромным залом, чтобы вот-вот поразить его кантиленой, о чем мечтала, собственно, всегда. Ефим легкими руками пианиста сделал несколько пассов, как будто брал сразу самые нижние ноты в самых верхних местах: «Начнем!» — и… она запела…