— Что вы такое говорите! — воскликнула Мэя. — Я совсем о другом! О дурных страстях! Страстно желать помимо его воли это грех, значит…
В своих “значит” Мэя могла зайти слишком далеко.
— Мэя, солнце мое, откуда ты знаешь о его воле? — удивился Фома. — Что мы вообще можем знать о ней? Ничего, как минимум… Поэтому сами и придумываем ее — столько уже наломали!.. Есть, кстати, одна очень поучительная история про свое собственное прочтение божьей воли…
Фома взбил подушки и сделал приглашающий жест.
— Это история про одного моего хорошего знакомого, печальнорожденного рыцаря Тристрама Безупречного и девицу любезную во всех отношениях, Изольду Прекрасную. Хочешь расскажу?
— Вы мне прошлый раз тоже историю рассказывали, и чем все это кончилось?
— Свадьбой. Неужели плохая история?
— А вы… а мы? — опасливо спросила Мэя.
Ну что ты сделаешь, мадам второй день замужем и все еще грехи какие-то мерещатся!
— Расскажу, уснем как дети! — поклялся Фома.
Разорвав глубокий бархат ночи, упала звезда и словно почувствовав это, сверчок запел еще отчаяннее, а может он завыл по поводу печальной истории, которую услышал. Во всяком случае, его вдохновенное сверло сверлило уже самые небеса.
— И он так и ушел? И они больше не встретились?..
Мэя была потрясена немыслимым в Кароссе поступком.
— Слово дал! — гордо сказал Фома. — Настоящий странствующий рыцарь! Кстати, божью волю исполнял, как он ее понимал… если вы помните, мадам.
— И ему ее не жаль?
— Жаль, конечно, а что сделаешь — рыцарь, божий человек! Честь, отвага и все такое. Опять же грех, столь немилый тебе и ему.
— Ну-у, — протянула Мэя, — как-то грустно! Вместо двух счастливых, сколько же несчастных? Это и есть ваша рыцарская любовь?
— И ваша мадемуазельская…
Фоме нравилось её восприятие этой легенды, такой земной и вместе с тем небесной, и он с удовольствием доводил историю до абсурда.
— А что? У него впереди такая жизнь, столько поединков, сломанных копий и судеб, страшных ран, скитаний, лишений… А тут одна женщина и та живая, да еще и жена любящая: ни сразиться с ней, ни выпить по-хорошему, ни, даже, о лошадях поговорить?..
Мэя молчала, обдумывая услышанное. Странность истории, на фоне придворного этикета, была очевидна, но в этом и была ее красота. Невозможность соединения, когда этому, вроде бы, ничего не мешает (подумаешь, обет дал! С другой стороны, какая жертва!) завораживала. Какое пренебрежение естеством и счастьем, обыкновенным и в то же время таким желанным? Неужели кто-то так может? Но…
— А мне их жалко, — прошептала она, наконец. — А вы?.. Вы тоже так думаете?
— Да это же ты так думаешь!
— Так это ваша история?! — догадалась Мэя. — Вы тоже уйдете?..
Фоме пришлось срочно успокаивать ее, что это вовсе не его история, разве он похож на этого рыцаря?
— Похож!
— Да что ты, Мэечка? Упаси меня Боже от таких подвигов односпальных!
Нет-нет, он думает совсем не так, совсем в другую сторону: нельзя терять ни секундочки, а тут — целая жизнь, рехнуться можно! Зачем же быть таким правым, чтобы стать таким несчастным?..
Но, к сожалению, жизнь такова, что неправых здесь нет, так же как и счастливых, просто есть умирающие от любви всю жизнь и есть — погибшие сразу, сгоревшие. И он, граф Иеломойский… в общем, как бы он ни думал, он думает сейчас так же, как и его графиня…
Когда он сам перестал понимать, что говорит, говорить было уже ни к чему. Вы когда-нибудь видели лунный свет на лице своей возлюбленной? Тристрам не видел…
Сколько раз он говорил ему:
— Ты эгоист! Для тебя принцип важнее человека, женщины даже!
Тристрам печально улыбался, упиваясь в хлам своим горем, как соловей августовской ночью, но на своем стоял твердо, гораздо тверже, чем на ногах, так как палубу его сильно штормило, впрочем, как и крышу.
— Рыцарская честь превыше всего! — говорил он и встряхивал каштановыми кудрями.
На нем был, как всегда, красный шелковый камзол и малиновый с золотом плащ, на голове ярко-красный берет, а на ногах сапоги из тонкой кожи с золотым тиснением, тоже красные. А в остальном — полный чурбан Круглого стола, с опухшей от пьянства рожей.
В этих же одеждах, теперь уже изрядно потрепанных и замызганных, он и отказался когда-то от любви прекрасной Изольды: зачем, мол, жениться? Я хочу быть свободным, искать приключений и подвигов во славу Всевышнего и твою!.. А любовь ваша, между прочим, грех и непотребство на фоне бушующей от венериной болезни Европы!.. — И ушел, напевая веселую охотничью песенку, купидон без единого члена жалости.