Разрешение прощаться внесло еще и некоторую истеричность в общую атмосферу, люди прощались навсегда и знали это, и все равно не верили. Тревога и безнадежная печаль полыхали своими пепельными крыльями на плацу королевского замка, нивелируя лица. Плач и крики, сначала слабые и робкие, вознеслись над крепостной стеной и возбудили такой же крик по ту ее сторону, где толпились горожане. Играл оркестр, но никто его уже не слышал, а толстому тенору-гермафродиту посоветовали заткнуться по добру по здорову.
— Да-а! — разочаровался Фома. — Боевая и политическая подготовка нашей армии вызывает здоровый пацифизм, вплоть до дезертиризма! Как мы будем побеждать с такой армией, Доктор всех рекогносцировок? Это же прямая и явная диарея, при виде врага!
Доктор пожал плечами, со вселенской скукой глядя на толпу прощающихся, к которой позволили, наконец, присоединиться и людям за воротами. Правда, графа с его окружением отделили от ворвавшегося народа гвардейцы Блейка на лошадях, чтобы не превращать прощание в оздоровительный сеанс. Вмиг две толпы смешались, породив невообразимый шум, где слилось все: прощальные крики, обещания, слезы, последние напутствия беречься от сквозняка и слишком частого употребления мыла, — хриплый зов войны и беды слышался во всем.
— Я удивляюсь тебе, — сказал наконец Доктор. — Почему ты участвуешь во всем этом? Можно было просто двинуться навстречу Хруппу и разобраться с ним! Потом бы армия успешно выровняла ситуацию. Нет, тебе был нужен титул и вся эта возня с войной, походами!..
— Доктор, милый, не ты ли меня сюда засунул? А когда я спрашивал, что мы здесь делаем, ты говорил, что все идет как нельзя лучше и не надо торопить события. Вот я и не тороплю.
— Ты опять валишь все в одну кучу.
— А, Док! — отмахнулся Фома. — Если уж на то пошло, то жизнь — одна большая куча!
— Я даже не спрашиваю — чего, зная о твоей оздоровительной практике у Сазоныча.
— И правильно — куча и все… И потом, ты не понимаешь, у меня же здесь доля трофейная. Я, как говорят теперь, участвую в этом бизнесе. Учредитель! Дольщик!.. — Фома рассмеялся.
На общем фоне это выглядело кощунственно. Впрочем, великомученик, что возьмешь?
— А если мы втихомолку разберемся с Хруппом, а потом армия, как ты выражаешься, выровняет ситуацию, кто мне поверит, что это сделал я?.. Никто!.. И сильно ограничат мое участие в прибыли. А я терплю убытки, война идет в моих пределах. Сюзерен! Опять же имение содержать, Мэю, я человек семейный, положительный, я за войну с человеческим лицом, то есть с трофеями…
— Так ты имение свое защищаешь или трофеи собираешь с человеческим лицом?
— Одно другому не мешает. Я защищаю свой очаг, а по сему имею право на потребительскую жестокость, чтобы Мэечке было на чем мягко спать. Когда уже увижу нивы родные и избы серые… мои? — сменил тональность Фома. — Еще с пенатами и ларами знакомиться, вдруг прохвосты? Кто Мэю охранять будет, пока я буду битствовать?..
Он видимо поскучнел, но ненадолго.
— Заделаем Хруппа, дыру, — снова оживился он, — поселюсь здесь анахоретом, вино из королевских погребов дегустировать. Оно сногсшибательное, ты не заметил?..
— А насчет способа военных действий, — вспомнил он, посмотрев на сотоварища, — вряд ли мы обойдемся без подкрепления, Док, это же война, не какие-то там дыры!..
Словно в ответ ему раздался новый всхлип толпы, было дано предупреждение горном.
— Строиться!..
Толпа колыхнулась вправо, влево и закружилась прощальным водоворотом, мелькали руки, платки, искаженные лица. Смотреть на это было больно и поэтому Фома продолжал воинственные речи, на контрапункте:
— Война кипит в груди каждого мужчины. Это его мечта!.. Только там, среди товарищей и вшей, он может оторваться по полной программе и отождествиться с героями, когда сидит рядом с ними на корточках в окопах, в чистом поле или кустах! Ни жены — пилы, ни ежедневных забот о куске хлеба, знай себе воюй!
— Только убивают чуть-чуть, — меланхолично заметил Доктор.
— Зануда!.. Да ты взгляни на эти лица! — показал Фома на угрюмые физиономии солдат. — Под этими масками прячется вожделение, чтобы не расстраивать родных. Ведь всех их ждет любовная игра со смертью, у каждого будет великое право убивать. Заметь, у каждого! — повторил он с пафосом.
И Доктору показалось, что действительно под нахмуренными лицами ополченцев, таится хитрая усмешка: «вот, ужо, наубиваемся!..» Чушь какая-то, одернул он себя.
— Много ли здесь в городе поубиваешь, да и в деревне тож? — спросил Фома риторически, и сам себе ответил: