Младшая сестра Илюхиной приятельницы — Манька или, как её называла Варвара, Манон. В отличие от сестры Манька была стройной и привлекательной, хотя красота уже поистаскалась, алкогольно припухла местами, полиняла от нездоровой пищи и дешёвой обильной косметики. По профессии Манька была никем: розовая мечта детства быть примой-балериной сорвалась ещё на старте, так как в общем-то небесталанная девочка уже в балетной школе проявила нетерпимость к боли и нудным плие, повышенное чувство собственного достоинства по отношению к грубости педагогов, а позже ещё и слабость на передок. Разочарование «сценой», как томно выражалась Манон, низринуло её на дно богемной жизни. На самом деле ни сцены, ни богемной жизни она не видала, с миром искусства её связывало только родство с успешной сестрой. Варвара всегда радушно помогала ей, жалела, лечила, верила в неё. И Манька этим откровенно пользовалась: нигде не работала, пила под личиной депрессии, истерично влюблялась и потом дралась со своими сожителями, подворовывала в гипермаркетах, влезала во всевозможные кредиты и сомнительные артпроекты…
«Рендж ровер» Тимура еле втиснулся на площадку около Манькиного дома. Местный алкаш пробудился от такого железного дива и загипнотизированно уставился на машину. Тимур притянул к себе Илью и поцеловал в губы, как обозначил:
— Давай недолго!
— Хорошо.
Казимир вытащил голову из тёплого нутра, из ворота хозяйской куртки, и холодный воздух поразил его своей агрессивностью, но кислород спасал, так как к облезлому дому цвета детской неожиданности прислонились десятки чёрных мешков с мусором. Здесь явно была антропогенная катастрофа локального характера — сломан мусоропровод. Казимиру не нравилось в этом новом месте, он засунул голову назад, в тепло и в запах хозяина. А Илья решительно направился в дом.
Манон встретила его при полном параде — в атласном халате леопардовой расцветки, поверх которого красовались розовые бусики с пёрышками, с какой-то выцветшей чалмой на голове и с кроваво-красными губами на бледном лице.
— И где же наш котик-котейка, серенькая шейка! — засюсюкала Манька, она выпустила красные загибающиеся когти, чтобы отскрести кота от Ильи. Но Казимир решил сопротивляться, и бог с ними, с этими уродскими ногтями — двухнедельной гелевой гордостью незнакомой дамы. Кот вцепился в футболку Ильи; жаль, что нельзя удержаться за сердце… Он всеми силами пытался не отделиться от того, кого любит и кто, безусловно, любит его. Чужие мокрые руки сжали его рёбра, но он тянулся и тянулся, не понимая, зачем ему надо быть у этой неприятной женщины. — Иди сюда, мой пусик! Сладкий котик! Мы уедем на дачку, там будет раздольно и весело! Самое то для животинки!
Илья отцепил коготки от своей футболки. Он по-прежнему не смотрел в круглые, испуганные глаза своего кота. Он деловито достал из кармана кошелёк, вытащил три бумажки и протянул Маньке:
— Это на корм. Казимир ест и нормальную пищу: супчик, рыбу, молоко пьёт…
— Разберё-о-о-мся! Только уж ты, Илюша, приходи нас попроведовать! Когда в следующий раз придёшь? — и сразу было понятно, что Манька спрашивает о деньгах.
— Ну… ты звони, если что… Я пока буду занят… Может, через недели три…
— Хорошо! — Манька убрала деньги в карман халата и поудобнее перехватила брыкающегося кота. — Нехилая машинка у твоего покровителя! — она мерзенько усмехнулась. — Чо уж мистер Икс не нашёл комнатки для котейки? Ну… ну… Казимир, успокойся! Я тебе молочка налью-у-у…
Илья наконец посмотрел на Казимира. И даже погладил его, но Казимир поймал руку хозяина, обхватил лапами, и Илья побежал… Только в дверях, почти не оборачиваясь, сказал:
— Не обижай его. Моего Казимира…
В машине он уставился в окно, вернее на какую-то точку на стекле. Пропустил пару вопросов от Тимура, принялся чихать, защипало в глазах, да ещё и дождь опять подгонял уныния…
— Илья! Посмотри на меня! — Тимур даже остановил свой могучий «рендж ровер». — Теперь ты со мной. Ты мне нужен. И я хочу тебя.
Тимур умел уговаривать… одним касанием, одним взглядом, одним беззвучным движением губ: «Веришь мне?» И Илья верил, он был вновь счастлив в этот момент…
…В этот момент привычный мир Казимира начал рушиться, оглушая треском стен, ещё недавно казавшихся прочными, и звоном бьющегося стекла. В ушах шумела кровь, или это он сам шипел на всё враждебное, обступившее его кругом. Кот отчаянно отбивался от цепких объятий Манон, и как только Илья скрылся из виду, та сбросила его себе под ноги. Казимир рванул в незнакомую прихожую, слепо ища выход в тупиках пыльных углов, перескакивая через залежи обуви, протекая под низкой старой тумбочкой, и, не найдя дороги вслед хозяину, замер, распластавшись на грязном коврике. Голос неприятной женщины пробивался сквозь шум паники в кошачьей голове, но Казимир не прислушивался к её фальшивым интонациям, он только видел, как к нему снова потянулись чужие красные когти, и сиганул прочь, уже вглубь квартиры.
На следующие несколько дней его домом стала пыльная щель между стеной и спинкой дивана. Он лежал там, тревожно подобрав лапы под себя, и восстанавливал силы, потерянные в неожиданном и сокрушительном бою с его новой реальностью. Манон честно несколько раз пыталась выманить кота из его укрытия, присаживалась на корточки и угрожала то куском дурнопахнущей чесночной колбасы, то щепкой куриного мяса, тот только пятился в темноту укрытия, и она сдалась, выматерила новую обузу и успокоилась тем, что придвинула к дивану плошку с водой и насыпала рядом горку сухого корма прямо на пол.
Последнее, о чём думал Казимир в это время, — о еде и воде. Все функции его организма словно замедлились, он впал в анабиоз и только дышал поверхностно и часто. Единственное, чего он на самом деле хотел, — это вцепиться в одежду своего человека, проползти весь недавний путь обратно под его курткой и уткнуться в горячую шею, пахнущую родным и безопасным, увидеть его нежно-золотое свечение…
Но Казимир ничего не чувствовал. Он был настолько ошеломлён и выбит из колеи, что потерял способность управлять невидимым светом, он не чувствовал хозяина и не мог залатать прорехи даже в собственной растрёпанной ауре. Кот без конца вспоминал руки своего человека, его горячее дыхание у себя на лбу, то, как это дыхание стал красть у него появившийся из ниоткуда враг, и укреплялся в мысли о том, что всему виной этот сияющий человеческий демон. Никогда бы его человек не отдал родное сердце в когтистые лапы, никогда не стал бы прятать глаза, разрывая нити, что связывали их столько времени, никогда не забыл бы, как Казимир обнимал его шёлковой лапой, отводя обиды и разочарования. Он не должен был так поступить, он не мог… Разве поступают так с теми, кого любят? С теми, кто любит и живёт ради этого? Казимир искал объяснения случившемуся, он не знал, какие тому причины могут быть в мире людей: аллергия, новый любовник, переезд на другую планету, — ничего из этого не было достаточным основанием разбивать преданное сердце. В мире Казимира был единственный человек, который его любит, и чужой яркий свет, окутавший его, заставивший не быть собой, поступать странно и неестественно. Коту не нужно было оправдывать своего человека, и обвинить его было не в чем.