Обсаженная деревьями дорога пролегала по холмам и низинам, рощицы сменялись лесами. То и дело попадались домики-хоть и крытые соломой, но непохожие на те, какие встречались в Пикардии; в этой части провинции Артуа, граничащей с Фландрией, не было ни зловонных луж, ни беспорядка, ни грязи, что так огорчало графа в предшествующие дни. Здесь в приоткрытые двери выбеленных крестьянских домишек видно было внутреннее убранство, напоминающее интерьеры голландских живописцев тщательно наведённым блеском кухонной утвари, чисто вымытых плиточных полов и навощённой мебели… Деревни расположены среди зелени… Все это превосходно, только пресловутой приверженности к монархии, из-за которой граф Артуа выбрал именно этот маршрут, ни в чем не обнаруживается. Жителей не оповестили о следовании верных присяге войск, нигде не было видно белых флагов, а крестьяне с утра вышли в поле. Перн, где проливали кровь за короля, оказался всего лишь большим селом; центральная площадь, окружённая белыми домами, представляла собой выгон, где паслись овцы, вот, собственно, и все, что удалось здесь усмотреть. Герцог Беррийский с присущей ему нервозностью сновал взад-вперёд вдоль колонны, но на сегодня он отбросил «стиль Маленького Капрала» и ни с кем не заговаривал запросто. Белые плащи гвардейцев конвоя напоминали ему пернских овец. В конце концов отец заразил его беспокойством, от которого до сих пор он каким-то чудом умел себя оградить, хотя в войсках почти все чувствовали ненадёжность своего положения. А то ли ещё было бы, если бы кто-нибудь подслушал разговоры, которые вёл граф Артуа с Арманом де Полиньяк и Франсуа Экаром в своей зеленой колымаге, украшенной королевским гербом!
Расстояние в шесть миль, отделяющее Сен-Поль от Лиллера, проделали всего за два с половиной часа, после этого можно позволить себе длительный привал. Лиллер расположен в равнине, усеянной большими купами деревьев, какие окружают, например, усадьбу Шермонов. и построен вокруг двух площадей, вытянутых в длину и соединённых между собой тесной и короткой улочкой.
На первой площади-базарной-имеется довольно приличный с виду трактир, где Мармон и предложил отдохнуть графу Артуа.
Но не знаю, от кого граф услышал, что в дальнем конце второй площади находится часовня с образом божьей матери «Утоли моя печали», который слывёт чудотворным, а посему граф оставил свою карету под присмотром солдат лёгкой кавалерии и выразил желание зайти туда помолиться, как и подобает в страстную пятницу. От снедавшей его тревоги в нем проснулись религиозные чувства. После того как госпожа де Поластро умерла в Англии, граф вообще выказывал сугубое благочестие. От мыслей же о кавалерии Эксельманса его утренняя тяга к молитве ещё возросла.
«Ладно, — решил Мармон, — хочет молиться, пускай молится», — а сам вошёл в трактир и спросил яичницу-глазунью с ветчиной.
— Это в день-то Страстей господних? — ужаснулась служанка.
Маршал объяснил, что папа разрешает военных от поста в походе, и улыбнулся рослой ядрёной девке-как раз в его вкусе.
Его высочество герцог Беррийский проводил отца до часовни.
Но внутрь не вошёл, заинтересовавшись домом как раз напротив, прелюбопытным домом из белого камня и кирпича; во всю ширину фасада была начертана дата: 1631 год, причём каждую цифру окружало что-то вроде венка. Помимо этого, в нижнем этаже помещался кабачок. Резной деревянный шипец над его крыльцом приходился на самый угол улицы, и герцогу вдруг ужасно захотелось пива. Что-то здесь напомнило ему лондонские public houses'[21], где он частенько околачивался в юные годы, когда престол был для него чем-то весьма отдалённым и химерическим.
— Пойти выпить, что ли? — обратился он к Лаферроне; тот огорчился такой вульгарностью, но промолчал, раз навсегда взяв себе за правило перечить его высочеству только в крайних случаях. Нельзя же, в самом деле, препятствовать принцу общаться с простым народом!
Церковь во имя божьей матери «Утоли моя печали» очень велика, но украшена со всею пышностью, присущей последнему веку королевской власти. Когда граф Артуа вошёл, его поглотил сумрак притвора; от ^освещённой части храма, где на коленях молилось человек десять-мужчин и женщин, — притвор отделялся толстой деревянной решёткой, у которой толпились старухи и нищие. Графу вдруг показалось, что он не имеет права пройти за эту ограду: ведь он не исповедался, а значит, недостаточно очистился душой, чтобы переступить грань, отделяющую мрак от света небесного. Когда он в этом году приобщится святых тайн?
И где? Он втиснулся в толпу нищих и, ухватившись руками за деревянные перекладины, прижался к ним горячим лбом. По ту сторону решётки священник, преклонив колена перед алтарём, бормотал невнятные слова, и верующие отвечали ему. Это не была месса. В страстную пятницу мессу служат днём. Граф не слышал слов молитвы. Он плохо различал живопись на боковых стенах: слева как будто изображено снятие со креста, но какое-то совсем необычное, или уж у него окончательно ослабело зрение.
И он стал рыться в памяти, стараясь собрать все сохранившееся из того, что в давние времена учил об этом дне страданий и смерти спасителя нашего Иисуса Христа. Он вспомнил, что при этом читали кого-то из малых пророков, кого бишь? Кажется, Осию, там ещё говорится: «Как сделаю тебе, Ефрем? Что сделаю тебе. Иуда? Благочестие ваше, как утренний туман и как роса, скоро исчезающая. Посему я поражал через пророков и бил их словами уст моих…» Он застонал. И ещё крепче прильнул лбом к деревянной решётке, не замечая, что бедняки отодвигаются от него и жмутся по углам притвора, как будто им не дозволено быть вблизи этого вельможи, хотя они и не знают, что он брат французского короля. Впрочем, этот королевский брат теперь попросту беглец. И он снова застонал. «Господи, господи, прости нам, если вера наша была недолговечней утренней росы… но разве не восстановили мы твои алтари, не вернули статуи святых в опустевшие ниши на перекрёстках и в заброшенные придорожные часовни? А ты попускаешь нечестивца взять над нами верх.
Ты призываешь в мстители того, кто посмел свергнуть первосвященника в Риме… и нынче, в день своего распятия, неужто не видишь ты, как распинают нас? Прости мне, господи, я тут укоряю тебя, а между тем уже воздвигают крест и слышно, как молоток вколачивает гвозди…» И он вполголоса повторил начальные строки страстей господних по Иоанну: «Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошёл Сам и ученики Его; знал же это место и Иуда, предатель Его…» И он, холодея от ужаса, представил себе кавалеристов Эксельманса. Знают ли и они это место? Где же Кедрон и где выйдут за него сыны французского королевского дома? Господи, господи, прости мне, что я сравниваю несравнимое, то, что даже сравнивать-кощунство…