— А что это такое? — спросил Фараон.
— Кокаин.
— А!
— Это верно, что ты в нем хорошо разбираешься?
— В общем, да. А что это за дело?
— Чистое.
— Контрабанда?
— Конечно.
Закончив разговор, они откинулись на спинку сиденья. У Фараона было грустное лицо, но по его глазам, отражавшимся в зеркале, Этторе понял, что на него теперь вполне можно положиться.
Они остановились перекусить в Ч. Д., откуда, казалось, рукой подать до Альп.
Окна зала, где они сидели, выходили на водохранилище местной гидростанции. Фараон, словно зачарованный, не отводил глаз от гладкой, темно-зеленой, как бутылочное стекло, поверхности воды в глубине котлована.
Когда его позвали за стол, он, не оборачиваясь, покачал головой и ответил:
— Я не голоден. Я никогда не бываю голоден.
Тогда Бьянко спросил:
— А пить будешь?
Фараон обернулся и сказал, что выпил бы коньяку.
Остальным принесли мясо и яйца, но Бьянко от мяса отказался.
— Что с тобой, Бьянко?
— С тех пор как умерла моя мать, я не могу есть мясо.
— Почему? — спросил Пальмо.
— Идиот, — ответил ему Этторе.
Вскоре они поехали дальше. Этторе еще некоторое время вел машину, потом передал руль Пальмо.
— В чем дело, Этторе? — спросил Бьянко.
— Я плохо спал ночью. Мне снились кошмары.
— Какие?
— Мне приснились немцы. Я ходил по какой-то огромной казарме, причем в одном белье. Потом оказался на казарменном дворе, и здесь передо мной вдруг вырос немец. На ремне у него был автомат, — и он готовился выстрелить в меня, но у меня в руке был пистолет, и я его опередил. Только пистолет выстрелил вхолостую — раздался звук, будто кто бутылку откупорил, — и оружие выпало у меня из рук. Я почувствовал, что умираю. А немец стал хохотать, сгибаясь вдвое, чтобы не лопнуть от смеха, и мне удалось проскользнуть мимо него. Тут. он перестал смеяться и бросился вверх по лестнице за мной. Под конец мне пришлось выпрыгнуть с верхнего этажа казармы на улицу. Потом я проснулся и почувствовал себя отвратительно. Так я больше и не заснул.
— Ты и сейчас не в форме?
— Будь спокоен, — ответил Этторе.
Когда показалась большая плотина, Бьянко сказал:
— Почти приехали. — И немного погодя, ткнув пальцем в сторону ветрового стекла, добавил: — Франция.
— Где? — спросил Пальмо.
— Вон за той горой.
Этторе припомнился Марсель. С тех пор он его не видел — может, ему, наконец, удалось перейти французскую границу и он живет теперь, где-то там, за горами. Он посмотрел в сторону Франции, и с губ у него сорвался пренебрежительный звук. Словно он подумал о женщине, которая для него ровно ничего не значит, тогда как его друг влюблен в нее по уши.
Они ехали по дороге, огибавшей большое искусственное озеро. Дорога не была огорожена, от нее до стальной глади воды было метров пять.
Фараон попросил Пальмо:
— Пожалуйста, веди машину ближе к середине дороги. Эта вода меня пугает.
Там, где озеро кончалось, справа от питающего его источника, среди самого настоящего природного парка из эрратических валунов, стояла, притулившись. к остроконечной скале, вполне современная гостиница. Рядом была сложенная из грубого камня запертая часовня.
Они остановили машину около часовни.
Бьянко велел Пальмо развернуться носом к долине.
— Мне холодно, — пожаловался Фараон, сжимая посиневшие руки.
— А вот мы с тобой зайдем сейчас в гостиницу и посмотрим, нет ли там чего-нибудь горячего, — сказал Бьянко.
И они с Фараоном ушли.
Пальмо развернул машину и стал разглядывать часовню. На ее боковой стене были солнечные часы.
— Что там написано?
Там было написано:
En regardan l'heure
Pense à ta mort et tiens-toi prêt.[2]
— Это по-французски, — сказал Этторе.
— Ты не знаешь, что это значит?
— Я? Нет.
Пальмо отвернулся и начал рассматривать горы. Ему, казалось, было не по себе.
— Зачем Бьянко пошел с этим типом в гостиницу?
— Выпить.
— А мы с тобой?
— Ждем французов.
Было тихо, слышался только шум воды. Потом они увидели человека верхом на муле, поднимавшегося по рыжему склону горы. Человек этот, приставив руку ко рту, кричал: «Пьер! Пьер!».
— Кого он зовет? — спросил Пальмо.
Этторе пожал плечами.
Французы заставили себя ждать целых полчаса. Потом они показались из-за остроконечной скалы и стали пробираться среди валунов. Их было трое: двое — в одежде горцев, третий — в синем городском костюме.