В новом дирижабле Умник решил установить не один большой двигатель, а два таких, как тот, что стоит в старом. Экономия времени и ресурсов – один двигатель есть в наличии, а изготовить копию всяко проще, чем конструировать что-то новое. Но такое решение означало, что, когда гелий будет запасен в достаточном количестве, маленький дирижабль разберут на запчасти. Максим успел привыкнуть к нему, жаль было собственноручно уничтожать аппарат, спасший жизни многим на острове – если не всем. Но решение Умника и Капитана он поддерживал – маленькому дирижаблю не преодолеть стену. Когда поступит приказ о разборке, Максим не знал, пока Ласаро, принимая смену, не сообщил:
– Последний раз на нем лечу. Когда вернемся, приходи, разбирать будем. Кстати, мама Могобо хотела о чем-то с тобой поговорить. Помнишь, где мы от ливня прятались? Сходи туда, она будет ждать.
Приглашение было неожиданным, но объяснять лисоид ничего не захотел. Похлопал по плечу, намекая, что пора освобождать гондолу, и отвернулся к двигателю.
Дома было пусто: Зира ушла на смену в механическую мастерскую, Огница еще не вернулась из швейной. Максим неторопливо помылся, пообедал. Он и спать завалился, забыв о приглашении, но тут пришла княжна и возмущенно столкнула юношу с топчана.
– Ты чего лежишь? Разве Ласаро ничего не передавал? Могобо ждет тебя!
Это было неожиданно – услышать послание еще и от Огницы. Максим понятия не имел, зачем понадобился старшей швее и кожевнице. Но наверняка для чего-то важного и срочного, раз приглашение продублировали. Делать нечего, с отдыхом придется повременить. Он поморщился, – топать сорок минут в один конец и столько же обратно не очень-то хотелось, – встал, оделся, взял сумку, с которой никогда не расставался, и отправился в лес по знакомой тропинке.
От штабеля металлических пластин не осталось и следа, Умник все пустил в дело. Даже каркас контейнера разобрать умудрились. Поэтому теперь сюда никто из жителей городка не заглядывал. Мама Могобо сидела на старой колоде, терпеливо поджидала юношу.
– Присаживайся, – она кивнула на вторую колоду, предусмотрительно передвинутую так, чтобы собеседники оказались друг напротив друга.
Пожилая мулатка была женщиной крупной, ростом и комплекцией не уступала Зире. Бицепсами и кубиками пресса, как бывшая рубболистка, она похвастать не могла, да и в плечах была уже. Но в груди – куда объемнее, о бедрах и говорить не стоит. Для невысокого сухощавого Ваарса она казалась странной парой. Уж скорее подошла бы какому-нибудь пожилому дядюшке Конга. Но в Свободном Городе «пожилых дядюшек Конга» не было.
– Вы хотели меня видеть? – спросил Максим, опускаясь на колоду.
– Огница говорит, ты родился на Земле?
Юноша едва обратно не подскочил от такого вопроса. Чего он не ожидал, так не ожидал! Зачем добрийке понадобилось ляпать языком где ни попадя?!
– Я не знаю, в какой земле и в каком времени ты родился, – Могобо не дожидалась ответа. – Я даже не смогу говорить с тобой на родном языке, я его почти забыла. Но это не важно, верно? Главное, ты поймешь то, что я сейчас скажу. Моя мама была черной рабыней, работала на плантации, где рос… не помню название того растения, здесь такое я не встречала. А мой отец был белым, рыжеволосым и рыжебородым. Надсмотрщик на плантациях: следил, чтобы рабы не ленились и бил их плетью. Но он не был злым человеком, просто такая работа. По-своему он любил маму и меня.
Она перевела дыхание. Не отводя взгляда от юноши, продолжила:
– Когда мне было лет шесть, отец вызвал нас с мамой к себе и сказал, что большой господин на Севере отменил рабство. Если она хочет, чтобы ее дочь выросла свободной, нам надо бежать туда. Разумеется, мама хотела видеть меня свободной. Но далеко мы не убежали. Белые люди с длинными ружьями поймали нас. Сначала они повесили отца – сказали, что он предатель и вор. На этом же дереве они распяли маму, разрезали ей живот, а меня привязали к ее ногам и бросили. Уверены были, что я сдохну от жары, либо койоты сожрут. Так бы и случилось, если бы с неба не опустился летающий корабль, похожий на тарелку. Из него вышли зеленые пучеглазые существа. Когда они меня забирали, мама была еще жива. Я просила, чтобы ее тоже спасли. Но им не было дела до моих слез. Криссы никого не спасают.