Дальнейшая судьба Города слепых неизвестна, и навечно останутся сокрытыми тайны, что Вотан фон Мюке мог видеть, но держал ото всех свое умение в тайне, мальчик являлся незаконнорожденным сыном любовников Зиглинды Боркенкефер и Зигмунда фон Мюке, а человек на башне ратуши был на самом деле безумным курфюрстом Баварии Максимилианом V.
Стражи полюса
Посвящается Ксении Игоревне Райц
Захваченная в клешни Арктики стальная гора дрейфует со льдами. Разорванные черные кресты под слоями белой наморози. Над белыми глыбами торчат слишком правильные, слишком человеческие раструбы застывших в тишину, отстрелявших свое пушек. В клочок промерзлой земли вбиты намертво три бетонных треугольника. Сквозь иней едва читается: «Героям-североморцам… 1941–1945».
А чуть севернее, под созвездием Ursa Minor, или Малая Медведица, приветствующий мир писк издали двое белых медвежат. Старшего брата назвали Кохаб, младшему дали имя Феркад. Вслед за первым писком детеныши сладко зевнули. Умиленные стихии сбавили вой ветра среди ледяных клыков полюса, погасили северное сияние, припорошили младенцев пледом из пушистого снега. Звезды полярной ночи неторопливо поползли вокруг небесной оси. Косатки поднялись с пустынных глубин океана, чтобы запеть протяжную и печальную колыбельную песню.
Детство может быть счастливым и в Арктике. Особенно когда румяное от мороза солнце, разгоняя затянувшиеся сумерки, пробегает по льдинам и снегу лавиной искр: пейзаж исполняет важную роль в благополучном взрослении.
— Давай вырастем, сядем на айсберг и поплывем к Южному полюсу, — мечтал Феркад. — Станем охотниками на пингвинов.
— Сперва надо вырасти, — возражал Кохаб, отличавшийся прагматичностью.
Искусный и хлесткий ветер Борей выдул арку из снега и льда. Через нее молодые медведи перебрасывали морского зайца, служившего мячом. Правила игры менялись и усложнялись по ее ходу. Запущенный заяц должен был коснуться поверхности льдины ловящего, тогда бросающему добавлялось очко.
— Семьдесят три — семьдесят один, — объявил счет Кохаб, разминая в лапах мяч.
— Семьдесят один — семьдесят три, — поправил брата Феркад, изготовившись к ловле.
— Я попросил бы меня не мять, — влез в диалог морской заяц, но вдруг взмыл в небо. При пролете зайца под аркой гол засчитывался.
— Семьдесят один — семьдесят четыре, — не скрывал ликования Кохаб.
— Давай до восьмидесяти голов. То есть голов, — будто бы невзначай предложил Феркад.
— Нет, до семидесяти пяти, — сказал Кохаб и размахнулся.
Если заяц оказывался в море, его вылавливали обратно и право броска переходило к ловившему.
Феркад отступил к самому краю льдины, чтобы иметь пространство для разбега.
— Ну, я тебя проучу! — засмеялся он.
Когда мяч выскальзывал из лап ловящего в воду, гол не шел в зачет и бросок повторялся. Игра была благородной.
— Семьдесят два — семьдесят четыре! — воскликнул Феркад, вновь разбегаясь. — Семьдесят три — семьдесят четыре!
Напряженное волнение нарастало, а после возгласа Феркада:
— Дай же мяч скорей… Семьдесят четыре — семьдесят четыре… — достигло апогея.
Очко считалось и при вылете зайца в океан, если он задевал край площадки. Феркад запрыгал, издавая победный вой:
— А я предлагал до восьмидесяти!
Из берлоги зарычала бабка-медведица:
— Феркад, Кохаб, домой!
— Давай еще раз, до первого гола, — предложил Кохаб.
— Ладно, — согласился Феркад.
Морской заяц, вылезая из воды, заявил:
— Бабушек надо слушать и уважать, молодые звери, — но был немедленно подброшен.
Бабка вылезла из берлоги и села около арки. Наблюдая за игрой, она ворчала:
— А потом эти лапы грязные в рот… Сейчас мамка выйдет и вам задаст…
Мяч плюхнулся на половину Феркада и тяжко вздохнул.
— Давай до двух. — И, не дожидаясь согласия, Феркад запустил зайца ввысь.
Чтобы вымахать под три метра, милому белому медвежонку требуется всего три полярных дня и ночи. По прошествии назначенных суток Кохаб и Феркад могли бы счастливо играть в мяч целым моржом, но братьев разлучила дурная компания. Феркад связался с полярной совой. Совы и так не самая приятная разновидность птичьего класса, а новоявленный приятель Феркада и среди своих слыл сукиным сыном. Он просил именовать себя Ланием, что на латыни значило «мясник».
— А почему «мясник»? — интересовался Феркад.