…Перед глазами, будто за круглым окошечком самолета, проплывают горные хребты Камчатки, долины рек, лесные массивы. Они пустынны, безлюдны, пока еще мало обжиты. Они ждут человеческих рук, вдохновенного, самоотверженного труда. И можно только позавидовать тем, кто отдаст им свои силы, свои знания, горение молодого сердца!
БАЛЛАДА О ГЕОДЕЗИСТЕ
…В бухту Сарана пришли вечером.
Здесь наш катерок должен взять на буксир кунгас с колхозной рыбой и доставить его в поселок Рыбачий на рыбообрабатывающую базу.
Пришли, а погрузка кунгаса не закончена: колхозники все еще таскают рыбу на носилках. Быстро бегают взад-вперед по доскам, переброшенным с берега на кунгас, от грузовика, до бортов заполненного рыбой.
Капитан катера зажег на мачте фонарик. Он осветил кунгас, колыхавшийся на волнах, часть берега, грузовик. Стало видно, как черные волны бьют в прибрежные камни. В неярком желтом свете рыба, сыпавшаяся с носилок в кунгас, поблескивала темным золотом. Отличная рыба — кижуч, кета, горбуша.
Я сошел на берег. Стоило отойти на несколько шагов от светового круга, отбрасываемого фонариком, — и густая темнота окружила меня, будто погрузился в темную, холодную воду.
Из темноты одна за другой набегают волны, с шумом разбиваются о каменистый обрывистый берег. Сзади, за спиной, смутно различимые в темноте черные купы деревьев. Оттуда доносится непрерывный тревожный шорох: это ветер колышет влажную листву.
Все, что на свету — и наш катерок, и кунгас, и грузовик, и люди, снующие взад-вперед с носилками, — кажется таким случайным в этом огромном пространстве мрака. Кончится погрузка, уйдет машина, уйдет катерок, потянув за собой кунгас, погаснет слабый огонек. И останется темнота. Останется тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума волн, шелеста ветра в листве…
Недалеко от машины на бревнах сидят две женщины, молодой парень с рыбацкой, «под норвежца», бородкой и немного в стороне еще какой-то человек в форменной фуражке, в штормовке. Это пассажиры. Капитан согласился доставить их в поселок Рыбачий.
Человек в фуражке встал. Он оказался очень высоким, худым. Бросил папиросу, притушил сапогом и сказал, ни к кому прямо не обращаясь:
— Собственно, чего это мы сидим без дела? Носилки свободные есть. Поможем разгрузить машину — скорее уйдем!..
Никто не ответил. Никто даже не пошевельнулся.
— Ну, кто хочет со мной на пару?
Снова молчание. Промолчал и я…
Человек в фуражке пошел к машине. Пару он себе нашел — шофера, дремавшего в кабине. Через несколько минут они — один длинный, тощий, другой коротенький, коренастый — бежали по сходням с носилками.
— Не спеши, не спеши, черт голенастый! — покрикивал шофер, — тут тебе не кросс!..
Человек этот спустился в каюту, когда катер отошел от берега. Снял фуражку, снял заношенную, видавшую виды штормовку. Присел к столу на краешек рундука.
Он был очень молод, очень худ и, похоже, очень утомлен. Узкое, смуглое, обветренное лицо заросло давно небритой щетиной, отчего казалось еще темнее, худее. Когда он снял штормовку, я увидел, что его клетчатая ковбойка клочьями висит на плечах, на худых, торчащих лопатках. Он смущенно улыбнулся, растягивая пальцами дыры, сквозь которые были видны сиреневая майка и смуглое тело.
— От лямок рюкзака, — пробормотал он, — прямо горит материя!..
Не прошло и четверти часа, как я уже знал, что он геодезист. Восемь дней провел в полном одиночестве на склонах Вилючинского вулкана. «Небольшая рекогносцировочка», — коротко сказал он, не вдаваясь в подробности.
Восемь ночей провел он у костра в крохотной палатке. Высоко в горах она за ночь покрывалась таким плотным налетом инея, так задубевала, что по утрам ее трудно было складывать. Восемь дней он блуждал по лесам, продирался сквозь густые заросли кедрового стланика, карабкался по скалам. «Трудно было добраться до главной вершины: все время сбивали ложные конусы».
Оружие? Никакого оружия у него не было. Лишний груз, да и зачем оно? Медведи сейчас не опасны: сытые. Видел ли медведей? Ну, как же! А вот сколько, не помнит. Штук десять, может, двенадцать. Чего их считать? Голова другим была занята…
Ничего, все было хорошо! Вот обратный путь оказался тяжелым. Решил идти не на Вилючинскую бухту, а к Саране. Пришлось переходить вброд реку у самого устья. Ледяная вода — до подбородка. Стало было в море сносить. Ничего, перебрался. Шел берегом — много «непропусков», часто приходилось обходить их, взбираться на скалы.