-- Так, так! -- покачивая в раздумье головой и попыхивая короткой трубочкой, подтвердил Матвеев... -- Что же, и в женитьбе, видно, придется тебе, государь, не своей волей жить? Каку невесту наметят думные бояре, ту и берешь, а?
И Матвеев особенно внимательно поглядел на Алексея, ожидая, что тот скажет.
-- Гм... Наметили бы они, што и говорить... Да, им тоже то не вольно... Обычай живет, чай, сам знаешь: по царству царь всех девок пригожих, молодых невест созывать волен. Из них стану себе вторую царицу поискивати... Ну, вестимо, будут втесываться... Вон, слыхал, сам знаешь, как у меня перву невесту мою, Рафовну-то, вороги колдовством да ведовством поотняли? Иличну, царицу мою богоданную, хоша и не полной волей взял, Морозовы навязали... Да Бог дал, хороша была мне весь век, помяни, Господи, душеньку ее... Авось ноне, коли выберется какая невеста, полюбится мне, не позволю сгубить ее, как Рафовну, голубушку сгубили... Отстоим теперя нареченную, как мыслишь, Сергеич?
-- Да уж выбирай... А мы побережем! -- как-то машинально отозвался Матвеев. Очевидно, совершенно неожиданно какая-то дума охватила его.
Подавая короткие несложные ответы, хозяин с едва скрываемым облегчением проводил высокого гостя, когда тот поднялся от стола.
Сейчас же поспешил Матвеев в опочивальню, к жене, которая сидела там и читала любимую свою книгу -- Библию.
Долго-долго толковали о чем-то они. Два раза уже стучался в двери с докладом дворецкий, объявляя, что готов вечерний стол. И не было ему ответа.
Наконец, задумчивые, озабоченные вышли к своим домочадцам в столовый покой муж и жена. Молча просидели за трапезой.
Ночью, после обычной молитвы, укладываясь на широкую постель, Матвеев лишний раз осенил себе грудь крестом и, словно не обращаясь ни к кому, проговорил:
-- Вот послал бы Господь!..
-- Дай, Бог... Дай, Бог! -- отозвалась полковница.
Набожно приподняв с подушки свою русую головку, она полными розовыми губами зашептала слова тихой молитвы на языке ее далекой родины Шотландии.
Недели не прошло с этого дня, как Алексей снова после полудня заглянул в дом к Матвееву, где он чувствовал себя много лучше и свободнее, чем в душных, невысоких покоях царского дворца в Московском Кремле, куда и свет плохо проходил сквозь небольшие оконца, пробитые в толстых стенах, затянутые частым переплетом оконниц.
Легче дышалось, привольнее думалось в высоких покоях матвеевского дома с его ровными потолками, перехваченными дубовыми балками, с широкими веселыми окнами, за которыми шумели деревья густого сада с одной стороны, а с другой -- доносился веселый, смешанный гам и шум людной улицы, на которую выходили ворота усадьбы полковника.
Нередко здесь царь виделся с приезжими торговыми людьми или заезжими иностранцами, потолковать с которыми хотелось Алексею, а между тем, согласно обычаям и этикету Московского двора, их нельзя было принять во дворце наравне с послами и своими вельможными людьми.
Здесь же, у Матвеева тишайший царь порою виделся и вел продолжительные беседы с иностранными послами и агентами, так как на торжественных приемах, на аудиенциях можно было говорить только об очень немногом и не важном.
На этот раз в ожидании вечерней трапезы хозяин и гость сидели в большой, просторной горнице, в рабочем кабинете Матвеева, заставленном шкапами, увешанном коврами и картинами, с неизбежной полкой над камином, заставленной разными жбанами и заморскими фигурками.
Восковые свечи в многосвещниках под абажурами горели на двух столах, слабо озаряя обширную комнату. Пламя камина красноватыми бликами играло на полу и на стенах, придавая странный вид трем фигурам, сидящим у камина.
Матвеев и Алексей уютно пристроились в широких креслах у самого очага. А подальше, на точеном стуле, почтительно выпрямясь, занимая самый край сиденья, темнеет рослая фигура подполковника Патрика Гордона, только на днях вернувшегося из Лондона, куда он ездил с особым поручением. И теперь, отрывистой военной своей речью словно рапортуя по полку, исполнительный шотландец дает отчет обо всем, что видел, слышал, чего успел достичь во время своей поездки на родину и в Лондон.
Внимательно слушает царь, изредка раздумчиво покачивая своей темноволосой крупной головой, так основательно сидящей на короткой шее между слегка сутулыми плечами.
-- Добро... добро... Меха им надобны... Што же, пущай добывают, склады пущай на Мурмане да иноде заводят... Можно и на полную волю им то дело отдать, коли заплатят хорошо...
-- Говорят, за ценой не постоят, ваше царское величество... Особливо, ежели табачный торг можно бы завести не с кочевыми улусами только... А и по московским городам, спервоначалу -- по низовым да по украинским, по Малой Руси, в польских гранях, где ныне твоя держава водворилась... А после -- и в коренных русских местах. Тут народ на табак заохотится и великая от того казне прибыль будет. Они и двадцать, и тридцать тысяч фунтов стерлингов не пожалеют за такую монополью. Так сказать мне поручено, государь.
-- О-го-го... Это -- много ль на наши деньги, Арта-мон?
-- Да, почитай, триста тысяч рублевиков, коли не больше, государь.
-- Изрядно... Нашей царской казны и всего-то на год полвторы тысячи тысяч {Полтора миллиона.} набегает со всей земли... А в расход -- ой-ой сколь много надобе. Вон, одним проклятым басурманам, орде Крымской почитай тридесять тысяч на год идет, на поминки да на поманки с подкупами... Пока их раздавить, окаянных, час не приспел, откупаться приходится... И хорошо бы этак сразу много рублевиков загрести... Да, лих, пора не пришла, чтобы торги такие по всему царству заводить: табаком да другим зельем каким... Мятеж, гляди, по земле пойдет... Мужики постарше -- и за дубины возьмутся, и за рогатины... Ну ево, и с прибылью... Мир да покой -- дороже всего. Не два раза на свете жить. Што себе век коротать, утеху портить? Господь с ими, с ихними стирлинками... Как скажешь, Артамон?
-- Вестимо так, государь! -- торопливо отозвался Матвеев, не желая сегодня противоречием портить хорошее настроение у державного гостя.
-- Вот, слышь: и он наодно со мной... А што они тамо еще толкуют, как не мочно ли от всех людей право отбить, штобы вина не курили, пива не варили, все бы питье им казна готовила и за то -- побор невеликий брать? Это дело рассудить надобе... Это -- можно... Тоже на откуп сдам, ежели выгода окажется пристойная. Не задарма бы людей утеснять. И пить у нас горазды, и приобыкли все сами вино сидеть, пиво-брагу варить. Много хлопот с той затеей буде... Так выгадать бы из нее поболе. Ты ужо потолкуй с Петром да с теми, кто дело заводит. Слышь, Артамон?
-- Потолкуем, государь. Небось, промашки не дадим...
-- Гляди же... А то, вишь, тебе подарки да ордена многие идут от брата нашего, от ево крулевского величества, от английского... Ты и наши малые дары тебе не забудь... Знаешь: не дорог подарок, велика любовь...
-- Што говорить, государь? Было ль кода, штобы я не по правде служил тебе и земле родной? Не порочь меня понапрасну, царь-государь!
-- Да, нету! И не бывало того... Так это я... Ну, на нынче -- буде... Есть хочу. Што хозяйка долго голодом морит? Али чего припасла особливого, что не скоро готово?
-- Все готово, государь. Слышишь, в столовенькой в нашей уж свет и гомон... Чай, ждут нас. Помешать боятся докладом... Милости прошу, государь, закусить, чем Бог послал!
-- И Петру зови. Пусть откушает с нами... Ишь, там, видно, кормили плохо. Отощал наш красавчик!
И, проходя мимо Гордона, Алексей ласково коснулся рукой до щеки статного красивого шотландца. Бритое, безусое и безбородое лицо подполковника с тонкими правильными чертами, с голубыми ясными глазами имело в себе что-то женственно-мягкое, несмотря на строгое, почти суровое выражение, которое обычно принимал Патрик при сношениях с людьми.