— Вот уж на это не уповаю. Как-никак, знаю тебя не один десяток лет. Уж ты смягчишь, жди. Уж быстрее голодный кот к жареной колбасе смягчит свое отношение. Про тебя ж везде говорят, что любимое твое занятие — это отстрел директоров без лицензии.
— Глупо, — сказал Муравьев и замолчал до самого заводоуправления.
В кабинете Петр Егорыч достал из портфеля папку, вынул несколько бумаг:
— Значит так, мне кабинет выдели дня на четыре. Все бумаги по ясногорскому заказу. Дай распоряжение, чтобы все заместители были на месте. А к тебе первый вопрос: как случилось, что заказ отправлен не вовремя? О металле на коллектор не говори, ты директор старый, ты знал о заказе за несколько месяцев до срока, так что этот фактор будет играть на тебя в самую последнюю очередь.
— Понятно.
— Что тебе понятно, Туранов? Какое ты имеешь право разыгрывать свои игры таким методом? Ты знаешь, в какое положение ты поставил все министерство?
— Слушай, Петр Егорович, ты ж умнейший человек. Почему мы сознательно идем на игру в прятки? Каждому ясно, что, если сырье по поставкам не поступает вовремя, мы не можем дать план. Это аксиома. Почему директор завода должен исполнять обязанности снабженца, если его задача — решение более серьезных вопросов? Почему не несет прямой ответственности тот, кто виноват в задержке поставок? Ведь его ошибка — это удар по целому коллективу, сведение на нет всех его усилий. Мы сознательно закрываем иной раз глаза на то, что предприятие выпускает заказ из ворот намного позже, чем отчиталось. Попадется директор — его накажут, не попадется — продолжай свой труд без нареканий. А любому младенцу ясно, что он не может сдать работу в срок, если ему нечем работать. Кому это нужно, скажи мне, дорогой Петр Егорович? Как это называется, победителя не судят, да? Значит, сумел выкрутиться — молодец, герой. А как я рабочим своим в глаза смотреть должен? Они ж то знают, за что премию получат. Иной смолчит, а иной и подумает: значит, такой порядок. Только кому мы мозги вправляем?
— Слушай, Иван Викторович… Почему ты считаешь, что все делают именно так?
— А как же мне считать, если я твердо знаю, что у соседа нет труб до двадцать пятого числа. А пятого он на коне. Или я наивчик, как ты полагаешь?
— Ты говоришь не то.
— Я говорю то. Если завод по вине поставщика или транспортника или кого-либо еще срывает план, об этом надо говорить всерьез, надо создавать комиссию и определять вину. А так он подпишет бумажку о выплате штрафа за счет предприятия и снова химичит. А мы лжем.
— Когда вывезли коллектор?
— Третьего апреля. Этим днем и отчитались. И так будет впредь.
— В данном случае речь идет о тебе, Иван Викторович. О том, что ты сорвал важное задание министерства. О том, что подвел коллегию. Всю отрасль, наконец. Ты это понимаешь? Или думаешь, что ты к директорскому креслу цепями прикован? Если хочешь знать, вопрос стоит о твоем снятии с работы. И поверь, я не преувеличиваю.
Туранов ответил не сразу. Встал из-за стола, открыл шкафчик, намотал на шею шарф:
— Вот что, Петр Егорович, я хворый… Температура, понимаешь. Поеду домой. Замы на месте, все вопросы они тебе осветят, а коли понадоблюсь — ты позвони домой. А мне твои слова обмозговать надо.
— Вон ты о чем? Раньше думать надо было, Иван Викторович. Обком как к тебе?
— Обком хорошо относится. Обком понимает суть вопроса.
— Это неплохо. Может, строгим выговором отделаешься? Я ведь говорю тебе то, чего не должен говорить, и то только потому, что ты понимаешь: я ни на йоту душой не покривлю перед истиной. И сейчас говорю: положение твое незавидное. И еще вот что, Иван… пойми меня правильно… не лезь ты в мое расследование. Ни слова не говори при обсуждении, не лезь в бутылку. В данном случае язык твой — самый злейший твой враг. Ты и так тут такого наворотил. А ведь ты же директор, Иван Викторович. Другой пыжится, лезет из кожи, а толку нет. А ты от бога. Уйми язык, Иван Викторович, уйми. И хорошо, что домой уезжаешь. Лечись спокойно.
В машине Туранов сидел идолом. Будто что-то парализовало волю. Нахлынуло отупение, завладело всем существом. Казалось, что «Волга» парит над землей, не прикасаясь к ней. Мир был беззвучным и неторопливым. Люди вдруг будто замедлили свое движение, и Туранов наяву видел каждый шаг в постепенном развитии, как будто перед ним прокручивали стремительно киноленту. Путь домой показался нескончаемо длинным и утомительным, и, когда наконец он нажал кнопку дверного звонка, вспомнилось, что он не сказал шоферу ни слова, когда выходил из машины. Что подумает Иван Алексеевич? Не обидится ли? Вот этого Туранову совсем не хотелось.