— Ну и вонища от тебя! — Темно-синий, севший на свободное место, брезгливо отодвинулся к самому борту тележки.
— Да вот, — смущенно пробормотал Седрик, — траванул я тут.
— Это я знаю!
— Ну и вроде бы штаны намочил.
— Хорошо, если только намочил.
Голос звучал совсем молодо. Превозмогая боль, Седрик сощурил глаза и кое-как получил мутное, но все же разборчивое изображение. Тощий, совсем молодой парень. А как же иначе, кому же еще поручат охрану абсолютно бессильного и безмерно вонючего пленника, как не самому младшему в отряде? Тележка рванулась вперед, а голова Седрика мотнулась назад, взрыв красной боли грозил взломать черепную коробку, в клочья разнести мозг, расшвырять его ошметки по сторонам. Хруп?
Да нет, шея вроде цела. А жаль, пусть бы сломалась — и дело с концом. Колонна тележек проскочила сквозь ворота и помчалась по тускло освещенному тоннелю. На повороте двухтонную голову снова занесло — с теми же, что и в первый раз, последствиями. Седрик проглотил подступившую к горлу рвоту.
— Это что, — спросил он, — Система? Это она, что ли, вам помогает?
— А то! — хохотнул тощий парень.
Ну почему бы Системе не порасшибать все эти тележки в хлам? Так нет же, она ведет их, пособничает врагам. А кто они, кстати, такие, эти враги? Седрик сощурился на правое плечо ближайшего из врагов. Нет, это не просто двойное кольцо, а земной шар, опоясанный линией с зубчиками, на манер шестеренки.
Все равно не понятно.
Туман в глазах малость рассеялся, но внешность и одежда парня ровно ничего не говорили. Латаные джинсы, синий, тоже латаный, свитер, блестящий шлем с поднятым визором. Ну и что?
— А кто вы, ребята, такие? — осторожно поинтересовался Седрик.
— Мы — Комитет защиты Земли, — с детской гордостью сообщил охранник.
Изоляционисты. И не шестеренка, а крепостная стена.
Еще один поворот, еще один взрыв нестерпимой боли, и колонна влетела в широкий, ярко освещенный тоннель, вдоль обеих сторон которого тянулись ряды погрузочных площадок.
— И чем вы занимаетесь?
Честно говоря, Седрика больше интересовал другой вопрос — как бы удержать себя в неподвижном положении, чтобы голова на поворотах не болталась? Положить бы ее на подголовник, так рост не позволяет. И ногами, онемевшими в тесноте, толком не упрешься. А левой, прикованной к поручню, рукой и подавно не удержишься, ее бы хоть ко рту-то поднести, чтобы микрофоном воспользоваться, так и того нельзя… Микрофон? Да какой тебе, придурку, микрофон, его же немцы отобрали, при первом еще обыске.
Седрик осторожно пошевелил правой кистью — отдельным, самостоятельным источником боли. Придя к выводу, что тут, скорее всего, сломана кость-другая, он все-таки сумел поднять свободную руку и отодрал пленку, наклеенную поверх заушника. Мог бы и не стараться — глухо, как в танке.
— Вы, институтские ублюдки, загрязняете мир, а мы стараемся вас остановить! И остановим!
— Загрязняем? Звездная энергия ничего не загрязняет.
— Не загрязняете, так заражаете. Внеземной заразой. Мы сохраним энергию, но положим конец изучению чужих миров! Поигрались, и хватит!
Парень завелся почти до истерики. Фанатик. Багшо изоляционистов и в грош не ставит.
Седрик не стал любопытствовать, как они проникли в Кейнсвилл — с таким вопросом могла справиться даже его раскалывающаяся от боли голова.
Имелся некий предатель, скорее всего — Девлин. Уговорами или угрозами Гранди вызнал у Девлина коды высокого уровня, позволяющие свободно распоряжаться Системой, а затем пригнал сюда изоляционистов — для подстраховки. На случай, если бабушка выкинет на переговорах какой-нибудь неожиданный номер, сумеет перехитрить его — что она, конечно же, и сделала. И вот теперь Гранди разыгрывает свой последний козырь посмертно — или этот козырь сам себя разыгрывает. А в результате — полный бардак, ничего не понять. Седрик убил Гранди, Багшо превратился в зомби, а бабушка.., да куда она, к черту, подевалась, эта бабушка?
Еще один резкий поворот, еще один проглоченный вскрик. Но на этот раз боль не показалась такой уж оглушительной — может, она и вправду стихала? Или Седрик привык к боли? — привыкнуть можно к чему угодно. Или он вспомнил об Элии и Тибре?
— И что вы собираетесь сделать? — спросил Седрик.
— Захватить это клопиное гнездо — все, полностью, — прохрипел малец. — Взорвать все купола — кроме Прометея. Отдать преступников под суд, а затем — повесить. Прикрыть Ми-квадрат, пока он не выпустил в мир чего-нибудь похуже прежнего.
Глаза у него были дикие — глаза сильно уторчавшегося наркомана.
— А что там такое было — “Прежнее”?
— Ну, скажем, мексиканская лихорадка. Или синяя оспа.
Хрень собачья! Эти болезни не имели никакого отношения к Институту. Просто слишком уж большие толпы нездоровых, голодных людей попадали в тесные, антисанитарные условия лагерей для беженцев. В этих рассадниках болезней накапливалось слишком уж много микробов, а когда кому-нибудь из этих микробов приходило в голову мутировать, у него под рукой оказывалась великолепная питательная среда, готовая снабжать его потомков всем необходимым, разносить их все шире и шире — пока наконец какая-нибудь лаборатория не находила подходящее лекарство. После чего все начиналось по новой. Обвинять в этих болезнях Институт — чистый бред. Седрик видел специальный выпуск, там Пандора Экклес говорила как раз об…
Нет, не надо. Подумаем лучше об Элии.
Элия! Седрик содрогнулся от ужаса. Ушла она или не ушла? Если нет, нужно предупредить ее, сказать ей, что в Кейнсвилле появились эти психи. Дитятко малое, неразумное, раскисло в кисель, сидит и хныкает, что у него, видите ли, головка бо-бо. Ну вот точно говорил Багшо: из тебя разведчик, как из говна — повидло.
Взять себя в руки!
Седрик до боли стиснул зубы.
Левая кисть была прикована. Малец сидел слева.
В тележке наручный микрофон не нужен — здесь есть коммуникатор.
Седрик глубоко вздохнул:
— Код араб.
— Принято к исполнению, — прозвучало в голове. И как же приятно было услышать этот знакомый гнусавый говорок!
Однако ничего примечательного не произошло — разве что юный изоляционист громко выругался, повернулся и заткнул рот Седрика ладонью.
— Малолетний ублюдок! — дико взвизгнул он. (Сам-то, небось, еще младше.) — Что ты, бля, делаешь? Что это значит?
— М-м-м! — сказал Седрик — в том смысле, что он не может говорить носом. И даже дышать не может.
— Пидор институтский! — Парнишка был явно напуган. — Я те, сука, поговорю, ты у меня вообще говорить разучишься!
Правой рукой он ухватил Седрика за волосы, а левой саданул поддых.
Делалось все это медленно и неуклюже — Седрик не только успел глотнуть воздуха, но и напряг брюшной пресс. Животу было больно, но руке изоляционистского героя еще больнее — он взвыл и плюхнулся на скамейку. А больнее всего было больной голове, Седрик окончательно вышел из себя.
Охранник согнулся пополам и засунул костяшки пальцев в рот, визор он — по расхлябанности — так и не опустил. Седрик ударил левой. Если бы не цепь, он мог бы сломать себе локоть. А так все обошлось спокойнее — охранник с воплем отшатнулся, и в тележке стало два разбитых в кровь носа.
В этот момент коридор расширился. Получив пространство для маневра, тележка резко вильнула, выскочила из колонны и помчалась вперед. В спину летели крики, сперва удивленные, а затем и злые — противники заметили драку, некоторые из них рвали с плеча оружие.
Седрик никогда еще не дрался без рук против двух рук, однако был почти уверен, что самая лучшая в таком положении стратегия — не терять времени, выдать все, на что ты способен, в первый возможный момент. Он вскочил, развернулся и прижался спиной к переднему поручню; левая, закованная рука тянула его вниз, правая болталась бесполезной плетью. Затем он поднял правую ногу и аккуратно припечатал физиономию парня, не совсем еще оправившегося после удара в нос. Седрик покачнулся, упер для равновесия правую ногу в живот своей жертвы, поднял левую, прицелился в подбородок и сильно нажал каблуком. Тележка вильнула, и он чуть не упал, всю нагрузку принимала на себя левая рука. Парень отчаянно царапал ноги Седрика, пытался достать повыше, но никак не мог…
А затем он потянулся за бластером. Вот же мать твою! Седрик плотно зажмурился и распрямил левую ногу. Хруп! По правде говоря, он не слышал этого звука — но знал, что снова сломал человеку шею.