Когда-то, ещё до войны, когда во дворе было гораздо больше ребят, потому что никто не уехал в эвакуацию, они все любили по вечерам сидеть на скамейке у ворот. Скамейка была длинная, на ней могло поместиться сколько угодно людей, надо было только немного подвинуться.
Они сидели там, смотрели на закат. Иногда рассказывали страшные истории. Почему-то обязательно страшные — про чёрный гроб, про золотую руку. Как жутко было слушать заунывный, пугающий голос Риты, она лучше всех умела пугать. У Риты начиналось что-то вроде вдохновения, она выла, вскрикивала… Люба чуть не падала со скамейки. Хорошо, что рядом сидел кто-нибудь и можно было прислониться, слегка толкнуть локтем, почувствовать, что здесь живой человек, совсем близко.
Чаще всего рядом с ней сидел Славка.
Это было совсем давно, ещё до войны. А потом началась война. Уехала Рита. Уехал с мамой Лёва Соловьёв, лучший мальчик во дворе. Так считали все девочки. Не самый сильный, не самый красивый — самый лучший, и всё. Когда Лёва уехал, самым лучшим стал, конечно, Славка. Перед самой войной он и его сестра Нюра вернулись из Средней Азии. «Другие туда, а мы оттуда!» — говорила Нюра с гордостью. «А чего прятаться? — пожимал плечами Славка. — Смелые люди на фронте, а всякие трусы сидят в эвакуации».
Люба была не согласна со Славкой. В эвакуации были смелые люди, они работали на заводах, делали танки и снаряды, а без танков и снарядов воевать тоже никак нельзя. И Лёва Соловьёв был в эвакуации в Сибири. А он не был трусом, лучший мальчик Лёва Соловьёв.
Но Люба не стала спорить со Славкой. Он был старше, а к тому же она понимала, что он и сам всё понимает, а говорит просто так, чтобы получилось, что он, Славка, смелый человек.
Как-то после уроков они собрались в школьной раздевалке. Это было самое тёплое место во всей школе, потому что батареи не грелись, а в раздевалке тётя Дуся поставила железную печку. В печке гудел огонь, все сидели вокруг. Славка постелил на пол телогрейку и сказал Любе:
— Садись. А ты, Нюрка, подвинься. Ишь, барыня, всю телогрейку заняла!
Коляня сидел поджав под себя ногу. Валя Каинова держала ладони недалеко от печки, ладони просвечивали розовым насквозь. Валя считалась самой красивой во дворе. В неё влюбился Лёва Соловьёв. Люба не очень любила Валю и всегда старалась найти у неё какие-нибудь недостатки. Сейчас она подумала, что Валя нарочно не садится, а стоит, чтобы все видели, какие у неё аккуратненькие новые валенки. Хитрая. В других не влюбился Лёва Соловьёв, а в неё почему-то влюбился. Обхитрила. Люба ещё не знала тогда, что так часто кажется, если кто-нибудь кому-нибудь завидует: обхитрила.
Лёва был далеко, никто даже толком не знал, в каком городе.
Ставка потёр озябшие руки, сунул их под мышки и сказал:
— Я решил создать тимуровскую команду.
Славка не имел представления ни о какой демократии. «Я решил» — и всё. Но всем понравилось такое решение. Коляня сказал:
— Всех запишешь? Или по отметкам?
Коляня учился хуже всех, и до войны оставался на второй год в пятом классе.
— Всех желающих, — ответил Славка. Достал из кармана листок, карандаш и стал писать фамилии. Он писал не по алфавиту, а кто как сидел у печки. Но себя Славка записал первым.
— Кто будет нашим Тимуром? — спросила Валя. Она всегда любила задавать лишние вопросы. Сама знает, а сама спрашивает.
— Как кто? Конечно, Славчик, — сказал Коляня.
Теперь сам Славка зовёт Любу выполнять секретное тимуровское задание. Она рада. Вообще ей нравится тимуровская работа: носить продукты из магазина тёте Шуре Смирновой, у которой после гибели мужа распухли ноги; приводить из детского сада дворничихину Маруську, хотя Маруська вытирает свой мокрый нос о рукав Любиного пальто и, сколько ей ни говори, всё равно вытирает. Выполнять тимуровские задания гораздо веселее, чем стоять в очереди за хлебом или варить кашу из твёрдых зёрен пшеницы, которую мама недавно сменяла на патефон. Зёрна пшеницы твёрдые, как каменные, и никак не развариваются. А кашу надо сварить к маминому приходу с работы. И в печку-«буржуйку» приходится подкладывать так много дров, а дрова сырые, от них вместе с дымом идёт пар.
Конечно, ничего не поделаешь — к маминому приходу каша всё равно должна быть сварена, закутана в тёплый платок, поставлена под подушку, чтобы «дошла» и не остыла. И хлеб по карточкам должен быть получен, какая бы ни была очередь. А очередь длинная и не движется, потому что хлеб долго не привозят из пекарни. Самое скучное, тягучее на свете — это очередь, которая не двигается.
— Когда пойдём? А, Славка?