Затягиваюсь, насколько это возможно, имея в наличии ультра-легкие "Капри", и перевожу взгляд на двух черепашек. Панцири их посверкивают в лучах. Безмозглые создания только и делают, что наслаждаются жизнью и любовью. Медленно, тихо, торжественно. Все проблемы человечества черепашкам до фонаря. И мое одиночество тоже. Животные откровенно демонстрируют мне интимные нюансы своей жизни, а я наблюдаю и думаю о своей, неприкаянной.
Мои бедные еврейские мозги со времен юности забиты героями русской классики, которых русские же критики гуманно, тепло и раз навсегда обозвали лишними людьми. От глупого пристрастия к лишним людям все мои несчастья. Я когда-то долго думала: как же это - лишний человек? Что это? Есть Земля, на ней сколько-то миллиардов людей, положенных, тех, которые по праву, по билетам, что ли? А есть лишние? Случайно проскочившие? Зайцы? И вдруг поняла, что ведь я и сама лишний человек... Правда, мои клиенты со мной в этом не согласны. Им, они утверждают, гадалки нужны, а потому совсем не лишние на этом свете.
На самом деле, всем, кого я знаю, и всем, кто знает меня, как тем черепашкам, до фонаря, вон до того искусственного фонтана существование гадалки Джули со всеми ее, то есть, моими, делами. Ну, есть в этом мире гадалка Джули, ну и прекрасно.
Откуда, из России? Ах, с юга России? Да это же почти Трансильвания... Вот-вот, так и сказано на желтых страницах. Гадалка родом из Трансильвании... Значит, настоящая... Надо полагать, к вампирам имеет отношение... Тем более интересно... Значит, надо назначить по телефону встречу... Клиенты приходят, отсиживают передо мной положенные сорок минут и исчезают, чтобы появиться через месяц или не появиться никогда.
Чаще всего, это вообще-то клиентки, а не клиенты. Одинокие страдающие американки охотно платят за болтовню. Я гадаю по руке, по картам, рассказываю об интересующих их людях по почерку, зодиаку и фотографиям. Той лапши, что я за двадцатник вешаю на уши, для общения явно недостаточно: клиентки со своей стороны непременно должны ответить мне встречной лапшой. Комментируют, добавляют пикантные подробности, задают вопросы, от которых хоть стой, хоть падай. Например, обещаю молодого поклонника, а барышня требует, чтобы я сообщила ей его имя.
- Как насчет адреса и телефона?
Другой обещаю приятное знакомство, а она тут же спрашивает, обеспеченный ли он человек.
- Простите, номер счета карты не показывают.
Съязвлю и сразу думаю, что ж я, дура, делаю, она же гадать больше не придет, немедленно начинаю улыбаться, выкручиваться, обещать через две-три недели что-нибудь, более определенное. Увы, даже легкая ирония в нашем серьезном деле может только навредить. Да в конце концов, понятно же, что человеку хочется поговорить, а не с кем. Иначе, пошёл бы человек гадать?
Нет, не желаю о них думать, когда у меня перерыв и я отдыхаю.
Я умею заставить себя переключиться и начать думать о чем-нибудь другом. Проблема в том, что мысли мои получаются невеселыми, независимо от темы, с одним единственным итогом: все не так, ребята.
Недавно я где-то в отделе юмора прочла название страны, с ударениями на последних слогах, звучало очень по-русски: ни кара, ни гуа. Именно так я живу всю жизнь. Ни кара, ни гуа. Ни там, ни здесь. Ни кара, ни гуа.
Я поссорилась со своей единственной приятельницей художницей Деби, и виновата в этой ссоре, разумеется, я: Стюарт Хикки был нужен мне, как зимняя экскурсия на Тахо эскимосу.
Больше приятелей не допущу: я не желаю портить себе без того уже достаточно испорченную жизнь надеждами, которые не сбываются, и разрывами, которые неизбежны. Довольно иллюзий. Господин Печорин, вы мне больше не снитесь.
Последнюю веру в Печорина я потеряла пару лет назад на танцульках в еврейском центре. Собственно все случилось, когда танцульки почти закончились и больше ничего уже не предвиделось. Я стояла у сцены, напоследок обшаривала глазами полупустой зал, интересного для себя не находила и собиралась исчезнуть. Или это произошло после того, как публика разошлась? Конечно, ведь было полно света. Что я делала у сцены, забыла. Помню возникшую в дверях в другом конце зала высокую мужскую фигуру в белом шарфе. Вот он-то и нанес решающий удар, этот длинный белый шарф. Мгновенное столкновение с острыми блестящими глазами, и я мысленно назвала вошедшего Печориным. Мы оба одновременно двинулись навстречу друг другу по диагонали, сошлись в центре зала и без лишних церемоний начали целоваться.
Если хотите, присутствует некая романтика в том, чтобы медленно сойтись, а потом целоваться посредине и на виду, не зная даже имени партнера. Возникла своя химия, как говорят американцы, и вперед... Но потом, кажется, в тот же вечер выяснилось: мой Печорин терпеть не мог евреев. Главное, поражает оригинальность.
"Некрасивые еврейские лодыжки", - небрежно бросил он о ком-то, поигрывая концами своего знаменитого шарфа. Он говорил о качествах моего племени что-то еще, стандартное и обидное, поэтому наши отношения тут же закончились, не успев, по сути, даже начаться. Если мы с той поры натыкаемся иногда друг на друга, то не узнаем, ни он меня, ни я его.
Осталась глупая тягомотина: тоскливо и сильно осязаемое ощущение всего того, что Грин красиво назвал Несбывшимся. Но это только в книгах Несбывшееся романтично и трогательно пощипывает душевные струны, вплетая свои мажоры в любой минорный лад. И тоже только в книге, ну разве еще в кино, Печорин способен на благородство, всякие там мальчишеские порывы. А в жизни, к сожалению... Не надейтесь, глупые еврейские девочки, не на что вам надеяться.
Паруса, если даже и задуманы алыми, к берегу приходят серыми, грязными, потрепанными от пережитых на пути бурь. Суда не ходят в придуманные порты Дагон и Зурбаган. На мальчишеские порывы давным-давно не способны даже мальчишки.
Княжна Мери в лучшем случае успела удрать за кордон, но скорее всего сняли ее с поезда лихие молодчики на издевательство батьке Махно, потом освободили большевики, изнасиловал комиссар Грушницкий, а в результате сгинула бедная княжна где-нибудь на Соловках. И расстрелял ее, конечно же, собственноручно Максим Максимыч...
Что же касается Ассоли, тут все гораздо проще и безнадежнее. Нарожала кучу детишек, погрязла на кухне, научилась базарить и хамить...
Потому, очевидно, сентиментальные барышни вроде меня, этакие дамульки-финтифлюшки с мозгами, затуманенными коктейлями из Лермонтова с Грином, у нормальных людей ничего, кроме насмешки не вызывают.
Мадам, напоминаю еще раз: вы зарубили себе все это на носу раз и навсегда. Вы не верите ни во что, ни на что не надеетесь и ничего не ждете. На всякий случай я громко повторяю это вслух. Но полузадушенный тоненький голосок все равно продолжает где-то внутри подло вякать про восторги и счастье, и царскую попону на белом коне, и скрипки, и флейты, и опять же яркий шелк алых парусов, и шумную суету карнавала в сказочном городе Гель-Гью... И в белом шелковом воротнике чисто промытую шею господина Печорина с трепетной голубой жилкой.
Стоит мне хоть на минуту поддаться искушению упрямого этого бормотания, я заламываю руки и начинаю плакать. Не плачьте, мадемуазель. Успокойтесь и твердо прикажите себе ни во что не верить, ничего не ждать, ни на что не надеяться.