— А-а, мой молчаливый земляк!
В свое время он сказал, что такого маломерка, как Гест, он одним ударом меча надвое развалит. Теперь же предложил ему участвовать в состязании. Гест помедлил, но, получив кружку пива, сделал глоток-другой, попросил внимания и прочел флокк[62] из Халльдора, встреченный умеренным одобрением, продолжил «Бандадрапой» и «Бельгскагадрапой», чем снискал уже больше похвал. Тут и предводитель начал проявлять к нему интерес.
— Я — Даг сын Вестейна из Вика, — сказал он, — и в стихах не разбираюсь, а ты кто такой?
Эйольв объяснил, что он сын Арни с Мельраккеслетты, убил там человека и с тех пор искал прибежища в Норвегии, и, усмехнувшись, добавил:
— Так вот и живет, на бегу.
Даг присмотрелся к Гесту поближе, прямо-таки с одобрением.
— Ростом невелик, но опасен, — пробормотал он, а затем сказал, что Гест, коли хочет, может выпить с ними и закусить, он же позаботится, чтобы земляки не строили над ним насмешек, ведь скальды — народишко коварный, ненадежный.
Гест отметил про себя, что все идет, как он надеялся. И в течение дня много чего слышал про датского конунга Свейна и про его поход на Англию. Попутно он уверился, что убийство Одда вызвало у ярла скорее досаду, нежели злость, поскольку Эйрик решил, что за всем стоит супруг неверной жены и, стало быть, он рискует потерять двух воинов вместо одного.
На конюшню Гест воротился уже ночью, с легкостью в теле и в душе. Однако же первое, что он увидел, был конюх, державший под уздцы верхового коня, меж тем как Кнут священник затягивал подпруги. Рядом стояла вьючная лошадь, нагруженная двумя кожаными мешками и большущим сундуком с книгами. Заметив Геста, клирик выпрямился, но не сказал ни слова, продолжал возиться с упрямой подпругой. Гест подошел, помог. Потом обнял Кнута. Тот высвободился, вскочил в седло.
— Не думал я, что ты увидишь, как я покидаю собственную церковь, — в замешательстве сказал он. И, помолчав, добавил, что супруг женщины с Эйрара отыскался, вины на нем нет и тому есть свидетели, а он, Кнут священник, дважды солгал ярловым людям и один раз — Гюде, оттого-то оставаться здесь больше не может. — Я-то воображал, что ты посланец Божий!
Гест улыбнулся, велел конюху оседлать еще одну лошадь, ту, что помещалась в дальнем деннике по правую руку, — норовистую и выносливую серую кобылу по кличке Сероножка, на которой ему не раз доводилось ездить. Попросив Кнута священника подождать, он поднялся в чердачную комнатку, накормил Гудлейва, благодарно жмурившего глаза, подхватил свою котомку и спустился вниз.
Стужа
Было уже за полночь, когда они берегом реки поскакали прочь из города, на юг. Почти полная луна серебрила скованные морозом, бесснежные просторы. С рассветом сделали привал, отдохнули у костра и двинулись дальше, в молчании. О дороге расспросили двух старух, которым Кнут священник дал свое благословение, и бонда, который возил лес в оппдальских лесах и от благословения отказался. Но между собой не разговаривали, ехали в ожесточенном молчании, клириковом молчании, потому что Гест, оставив Нидарос, все время чувствовал горячечное возбуждение.
Впереди распахивались дали, высились горы, а к вечеру вдруг захолодало. Кнут священник молил Господа дать им пройти, прежде чем Он закует землю во льды, а одновременно молился за Геста, громким голосом называя его своим другом. Гест слушал и думал, что у священника тоже светлело на душе по мере того, как они удалялись от города.
Мало-помалу Кнут начал рассказывать о своей датской родине, о Хедебю, этой жемчужине многолюдных торговых городов, где кого только не встретишь — и вендов, и русичей, и саксов, и франков, не считая датчан и скандинавов всех мастей. В защищенной гавани всегда полным-полно изукрашенных кораблей, дома разрисованы, церкви с колоколами, а единоверцы могли в безопасности отправлять свое святое служение и летом, долгим и милостивым, как прощение, и зимою, что была короче самого малого греха; правда, южнее лежали земли враждебных саксов, но на пограничье тянулся мощный оборонительный вал — Датский вал, который конунг Харальд Синезубый[63] сперва потерял, однако ж затем отвоевал снова, не без помощи хладирского ярла Хакона, отца Эйрика, случилось это, когда Кнут священник был ребенком — вместе с двумя старшими братьями он ночевал в поле, как вдруг их накрыла какая-то тень и Кнут закашлялся. Они подумали, это облако, присмотрелись: нет, не облако, просто непроглядная тьма, черная ночь, которая вот только что была светлой, непорочно-синей, стало холодно, и кашлял Кнут все сильнее, кашлял кровью, как смертельно больной. Потом мрак рассеялся, кашель утих, Кнут снова сделался бодр и весел.