То, что мы называем общественной моралью, всегда представляет из себя некую шкалу ценностей, принятых данным народом в данный исторический момент. Если шкала устойчива и прочна, есть надежда на длительный и устойчивый мир в обществе. Если в ней обнаружатся трещины и противоречия, всё здание начнёт шататься. И это вызывает у нас вполне оправданный испуг. Но не дай Бог если мы заметим, что какие-то из восхваляемых нами ценнстей-идеалов оказываются во враждебном противостоянии друг с другом. Тут уже дело пахнет катастрофой.
Если мы вглядимся в эти два главных табу последних двух веков — эрос и врождённое неравенство, — мы увидим любопытное сходство между ними: и то, и другое табу находятся в точке, где ощущается опасное сближение двух главных ценностей, превозносимых общественной моралью.
В прошлом веке превыше всего восхвалялись две вещи — ДОБРО и ЛЮБОВЬ. И окутанный стыдливым молчанием эрос был именно тем опасным перекрестком, где двум главным идеалам грозило столкновение.
В наше время в свободных обществах культ абстрактного "добра" оказался сильно потеснен культом справедливости. Рядом со "справедливостью" уверенно вырастает кумир успеха. "Желаем вам достичь успеха!" — говорят ораторы выпускникам в школах. Не "счастья", и уж тем более не "стать хорошими и достойными людьми", но — успеха. Успех как бы автоматически приравнивается к счастью и таким образом приобретает статус одного из основных прав, включённых в Конституцию США: "pursuit of happiness" (погоня за счастьем) превращается в "pursuit of success" (погоню за успехом).
Справедливость и Успех прекрасно могли бы идти своими параллельными путями, если бы способности и силы людей были равны. Но существует врождённое неравенство людей, которое в любой момент грозит сделать Справедливость и Успех несовместимыми, — и этот камень преткновения окружают чернильным облаком испуга, неписанным кодексом политической и этической корректности, стыдливым умолчанием.
Рассмотрим всё это чуть подробнее.
Откуда вырастает несовместимость Добра и Любви?
Она вырастает из самой природы этих двух чувств, двух идеалов. Ибо природа Добра — всеохватна, бескорыстна, направлена непременно на всех людей. Природа любви-влюблённости — индивидуальна, эгоистична, направлена на одного в ущерб всем остальным.
Если я горячо влюблён в кого-то, я пойду на всё, чтобы отнять предмет своей любви у других, оградить, оставить для одного себя. Если я влюблён, я, конечно же, отвергну притязания тех, кто, влюбившись в меня, пытается оторвать меня от предмета моей любви. Страдания отвергнутых, страдания нелюбимых, страдания неудачливых соперников вольются в океан мирового Не-Добра — но что мне до этого?
Однако, если Любовь и Добро представляют угрозу друг для друга, что же мы будем делать? Неужели надо отказаться от того или другого?
— Да, — решительно отвечал Лев Толстой. — И нет никаких сомнений, что отказаться надо от Любви во имя Добра. Я объясню вам, что Иисус Христос всюду, где говорил "любовь", на самом деле имел в виду Добро. Я объясню вам, что самый знаменитый певец любви — Шекспир — на самом деле очень плохой писатель, и все другие воспеватели любви — немногим лучше. Я покажу вам на собственном примере, как надо бороться с любовью во имя Добра — стану жить с нелюбимой женой до конца и постараюсь разлюбить юбимых дочерей, ибо любить кого-то одного — ущерб и обида для всех остальных.1
Толстому вторит Владимир Соловьёв. "Добро определяет мой выбор в свою пользу всею бесконечностью своего положительного содержания и бытия, следовательно этот выбор бесконечно определён, необходимость его была абсолютная, и произвола в нём — никакого."2 А если раздаются где-то сладкие голоса поэтов, не отдающих должного Добру (Пушкин, Лермонтов и др.), то это просто несчастные души, поддавшиеся гордыне и погубившие себя навеки.
Русское общество потому и ощущало серьёзную опасность в проповеди своих главных философов, что они отказывались закрывать глаза на грозное противоречие, отказывались участвовать в сговоре умолчания. И опасения эти были не напрасны. Исследование краеугольных постулатов моральных ценностей нанесло не меньший ущерб всей структуре российского государства, чем революционная пропаганда социалистов и либералов.
Но, к счастью или к несчастью, жизнь берёт своё и обтекает даже самых опасных искусителей, как река обтекает камни. Люди возвращаются в привычное русло своей жизни, где все неразрешимые противоречия и вопросы окутаны облаком общепринятых истолкований и стыдливых умолчаний. Нам бы справиться с более насущными страхами, увернуться от реальных опасностей: болезни, бедности, войны, голода, ареста. Складываясь из миллионов мелких удач в этом вечном ускользании от угрозы и гибели, жизнь продолжается.