— О-о! — подозрительно протянул Зеленый Друг. — Уж не собираешься ли ты… Впрочем, это не суть. Суть в том, что иногда все заканчивается ничем, чего тебе от всей души желаю. Мне приготовиться?
— Да, — коротко ответил я.
Зеленый Друг весь как-то подтянулся и занялся трудоемкой работой по укомплектовке сигареты.
— Послушай, — сказал я через пять минут, после того, как выдул последний дым и поставил в воздухе жирную запятую, — а не дано ли третье? Например, мы поженимся. У нас будет свой дом, дети, нормальная интимная жизнь. Нам будут завидовать соседи, а мы их будем топить, потому что зависть человека не украшает…
— Это называется бешенство с жиру, — констатировал Зеленый Друг, — бывает еще с мяса. Но это лишь в Германии и прилегающих к ней районах нашей необъятной Родины. К тебе это не относится. Ты ведь вегетарианец?
— Сам ты вегетарианец, — парировал я, — это Паша мяса не ест. Подозреваю, кстати, что причина этого не так уж проста, как кажется… С бухты-барахты перестать есть мясо — это уж слишком. Надо быть, как минимум, этим самым мясом, либо очень бедным, либо больным, либо, в конце концов, вегетарианцем. Каковым Паша, кстати, и является.
— А я вот мяса тоже не ем, — заявил Зеленый Друг, — я вообще весь в себе. Употребляю в пищу лишь себя самого. И не жужжу, между прочим. Буду жужжать — стану пчела. Пчела на фиг никому не нужна, а я нужен. Мне в каждом доме рады. А если не рады, то убедительно скрывают. «Рады, рады» — говорят, а сами скрывают, как сумасшедшие. Но это редко.
— Замолчи на чуть-чуть, — сказал я, смутно припоминая, что, вроде, я куда-то шел, до сих пор иду, и адрес у меня в кармане.
— Ты все об этом? — удивился Зеленый, — зачем? Ты ведь стихи пишешь.
Ни малейшей логики не было в его словах, но стихи я и вправду писал. Я писал целые поэмы, и читал их маме. Зачем я читал их маме? У нас дома все есть, живем мы дружно, можно сказать, счастливо. Да и какой толк в этом? Я ведь и писать то доподлинно не умею. Меня даже в журналах не печатают. Других вот печатают. Например, такое:
«От черных дней до будущей зари
не помня своего предназначенья
где если я — то в доме свет горит
где если ты — то на небе свеченье»
По-моему, этим стихам чего-то не хватает. Например, того, чтоб они были моими и звучали бы по-другому. Но тогда это будет моя поэзия, а ее журналы как раз и не печатают. Замкнутый круг получается. Хотя, с другой стороны, если бы круг не был замкнутым, то он бы и кругом не был.
— Эй, — позвал Зеленый Друг, — ты не умер?
— Нет. Я думаю.
— Одна фигня, — опровергая древний афоризм, отрезал Зеленый, — но, если уж ты не умер, то выслушай меня до конца. Советую, как брат, дай Кате свои стихи. Скажи, что написал специально для нее. Потом следи за реакцией. Мимика очень важна. Всякие подергивания, прыжки. Будет шататься — тоже хорошо. А еще лучше, если ты сам ей зачтешь. Артикуляция и акцентировка способствуют лучшему проникновению в смысл стихотворения. А вообще, знаешь третий закон поэзии?
— Нет, — сказал я.
— Стихи — дерьмо.
«А ведь правда, — подумал я, — дерьмо. Но женщины стихи любят. Моя мама, например, С. Щипачева любит, а Агнию Барто я и сам в детстве почитывал».
— Хорошо, — сказал я, — пойдем читать стихи.
И мы двинулись.
Глава 8. Параллельное завоевание Кати — 1 (симфония)
К нужному дому я подошел, когда совсем стемнело. Судя по небу, к нам шел дождь. Судя по моему состоянию, у меня внутри дождь уже шел. Так всегда бывает, если переборщишь или недоборщишь. В любом случае, тяжело и как-то неуютно. Мне пришло в голову, что та, за которой я гоняюсь вот уже скоро сутки, совсем не стоит того, чтобы за ней гоняться. Куда спокойнее, засесть в мягком кресле, ширнуться, и буксовать сознанием, пока кто-нибудь не вытащит. Куда спокойнее, но вот вопрос — надо ли? То есть, не лучше ли, пускай и на отходняках, но с любимой. Рядом с ее голубыми глазками, густыми ресничками, пухленькими губками, аккуратненькими ушками, розовыми ямочками, коричневыми грудками… Так, лучше или не лучше? Похоже, не лучше. Выбираю — ширнуться и буксовать. А пока меня будут вытаскивать, я размечтаюсь, и уж там-то, в собственном сне, будут и губки, и щечки, и грудь цвета собачьего дерьма.
Я стоял напротив искомой парадной и не шел. Я не шел туда и не шел обратно. Я стоял, и на память подсчитывал, хватит ли мне денег. Как я не подсчитывал, получалось, то хватит, то не хватит. Получались просто на удивление разные цифры. «Надо смириться, — вдруг отчетливо понял я, — мне просто изначально не повезло. Вот Лаврову повезло. Он сидит, как свинья, на даче, ни хрена не делает, даже ямы не копает, хотя обещал. Но при этом в городе его ждут и любят две женщины. Одна красивая и скучная, а другая некрасивая и веселая. У него, у этого куска жира, есть, из чего выбирать. По крайней мере, он думает, что есть. Мыслью той и жив. А мне выбирать не приходится. Нам, пришельцам из далеких галактик, вообще ассимилироваться гораздо сложней. Нас беспрерывно хотят то распылить, то уничтожить, как когда-то давным-давно Великий Валдаг распылил не менее Великого, но менее удачливого, Френа. Все повторяется. Я никогда не увижу родной планеты. Ах, мамочка, твой непутевый сын Валтазар остался в чужих бескрайних степях… В неизведанных просторах его могила… Сгинь и память о нем, несчастном…
Не в силах более сдерживаться, я сам себя ущипнул за грудь и, зарыдав, бросился прочь от дома, где моя возлюбленная как раз принимала душ. Зеленый Друг трясся во внутреннем кармане и злобно хохотал. В порыве безудержной ярости я швырнул коробок в кусты. Потом искал. Найдя, я было рванул обратно, к дому Кати, но на полпути остановился, и твердо решил вернуться к Вовке. Он всегда знал, как меня успокоить, а, если и не знал, то просто сидя в его комнате и наблюдая, как он щелкает клавишами, я как-то умиротворялся, становясь спокойным и рассудительным. «А завтра обязательно зайду к Кате» — решил я про себя.
На середине пути начался дождь. Когда я добрался до его дома, был уже промокший до нитки, злой и нестабильный в строении. К тому же все время слышал, как Зеленый Друг бормочет всякие гадости из внутреннего кармана.
— Заткнись, — сказал я, — мы идем к моему лучшему другу, с которым у нас даже Договор о Дружбе заключен, и которого ты так подставил, уболтав меня не возвращаться к нему сразу после того, как я тебя купил.
— Увольте, — заорал в ответ Зеленый, — можно без выходного пособия, без прибавки к жалованию, без должных документов, не оформляя трудовую, не интересуясь делами коллектива, появляясь в рабочее время в нерабочем состоянии, на людях без галстука, на конях по Тайге, на собаках к Дьяволу…
— Ты можешь говорить по-человечески? — перебил я Зеленого, с трудом удерживаясь от необдуманного поступка.
— Могу. Это не я виноват. Это ты к своему лучшему другу не пошел. Это ты его кинул. Я вообще говорить не умею. Я просто пыль, хворост…
И Зеленый Друг замолчал. Глядя на него, можно было подумать, что он и впрямь лишь горсть семян, палок, пыли и тому подобного барахла. Но я то знал, что Зеленый притворяется. При первом же удобном случае, он меня подставит. Ему нельзя доверять.
Вовка встретил меня неласково.
— Прошло три часа, — сказал он.
— Благодарю за сигнал точного времени, — ответил я, — давай лучше курить.
— Понимаешь, — начал я, затушив окурок и удобно расположившись в кресле, — я решил пойти к Кате по тому адресу, который ты мне дал…
— И вдруг, — раздался голос Зеленого Друга, — случилось такое, что я даже думаю, а не показалось ли мне это?! Ну, то, что произошло, потому что оно так необъяснимо, что понять совершенно невозможно, то ли меня так накурило (но я ведь сдул самую малость, так, тяжку-другую), но уж видно план совсем безбашенный попался, так как на углу Типанова и Ленсовета я вдруг увидел, что рядом с булочной приземляется летающая тарелка, а из нее выходят люди с розовыми палочками, а один даже с кинокамерой, и все они направляются ко мне, как к самому нормальному жителю Земли.