уки и бросил. Не все ли равно; будь ты хоть прокурором палаты, а вот соберется консилиум врачей и осудит твое собственное сердце. -- Кажется, у меня одна рука холоднее другой,-- наблюдал за собой Иван Павлович.-- А, все равно... Но нужно быть мнительным, как нервная дама. Он едва дотянул время до вечерняго чая, заменявшаго из экономии и ужин. Ольга Сергеевна вышла опят с заплаканными глазами и следами пудры около носа. Последнее обстоятельство опять разсердило Ивана Павловича, а он сосредоточил все внимание на Марусе. Ему начало казаться, что он обращал до сих пор слишком мало внимания на своих детей, и они росли как-то сами собой. Может-быть, и неудачник Аркадий не так уж виноват, как жертва, принесенная Молоху судебной службы. Иван Павлович слишком был занят, чтобы интересоваться маленькими злобами маленькаго детскаго дня. А ведь у них были и свои запросы, и свои маленькия сомнения, и свой маленький мирок. Потом Ивану Павловичу в первый раз показалось, что дети как будто его боятся и в его присутствии перестают быть самими собой. Даже Маруся и та инстинктивно, из женской подражательности, усваивала манеру держать себя у матери, и у нея на лице появлялось какое-то скорбное и разбитое выражение. Иван Павлович, чтобы поправить сделанный пробел, попробовал разговориться с детьми, но из этой попытки ровно ничего не вышло, Аркадий показался отцу даже идиотом. -- Ах, Боже мой,-- стонал Иван Павлович, закрывая глаза. -- Тебе опять неловко?-- встревожилась Ольга Сергеевна. -- Ах, не то, не то... Дети притихли и испуганно переглядывались между собой. Маруся любила неудачника-брата и пассивно защищала его при каждом удобном случае. Сейчас она подумала, что отец разсердился именно на него, и проговорила: -- Папа, у Аркаши нет ни одной двойки по латинскому языку... и по географии тоже. Это заступничество окончательно растрогало Ивана Павловича, и он взглянул на сына почти ласково. Ольга Сергеевна опустила глаза, глотая слезы. Перед сном Иван Павлович зашел в детскую к Аркаше, чего давно не делал, и даже посмотрел его тетрадки. -- Необходимо будет взять репетитора,-- говорил он потом жене.-- Конечно, Аркадий -- лентяй, но я знаю случаи, когда дети исправлялись. Потом Иван Павлович долго разговаривал с Марусей, заглядывая ей в глаза. Девочка настолько приободрилась, что даже засмеялась, когда отец пошутил, припомнив какую-то школьную остроту. -- Тебе, папочка, не больно?-- повторяла она, провожая его в кабинет.-- У моей подруги Шуры тоже отец был недавно болен, а теперь совсем, совсем поправился... -- Да? -- Лечил Костецкий... Ты его не любишь, папочка? -- Все доктора одинаковы.. -- Нет... Маруся не любила Чередова, потому что он был такой толстый и постоянно говорил "многоуважаемый". -- Ты очень любишь Аркашу?-- спрашивал Иван Павлович, прощаясь.-- Да? -- Очень... -- За что же ты его любишь? -- Ведь он мой родной брат, папочка,-- удивилась девочка. Безсонныя ночи случалось Ивану Павловичу переживать и раньше, особенно в последнее время, по сегодняшняя ночь его измучила окончательно. Он ворочался на своем диване с боку на бок и никак не мог заснуть. Два раза он зажигал и тушил свечу и наконец бросил попытку обмануть самого себя и просто лежал, стараясь принять положение поудобнее. На левом боку он не мог спать уже года два, а сейчас нужно было вымащивать под себя подушки повыше. Сердце билось медленно, точно его давила неведомая тяжелая рука. "Все это от консилиума",-- думал он, припоминая давешнюю глупую сцену. Мысль о смерти среди ночной тишины представлялась ему с особенной рельефностью. Он видел, как умирали другие, и каждый год хоронил кого-нибудь из знакомых. Еще в прошлом году он похоронил старика председателя суда, благодаря которому из членов гражданскаго отделения попал прямо в прокуроры. Хороший был старик... Иван Павлович видел и самого себя в гробу, видел унылыя лица хороших знакомых, томившихся мыслью поскорее убраться от печальной картины и заняться своими делами. В квартире, наберется масса неизвестных людей, которых можно встретить только на похоронах, воздух будет пропитан тяжелым запахом ладана, везде будет страшный безпорядок, безтолковая суета, огни свеч, заплаканныя лица... Потом печальная процессия, дальше кто-нибудь из сослуживцев скажет над открытой могилой несколько теплых слов, а потом... потом будет вспоминать, может-быть, один курьер Евграф. Но сама по себе мысль о смерти не страшила Ивана Павловича. Ведь все равно, когда-нибудь придется умирать, и только неисправимое человеческое легкомыслие заставляет нас думать, что без нас будет чего-то недоставать и что нас некому будет заменить. Нет, люди найдутся, и другой прокурор обрушит кару закона на голову мещанина Иванова. Ивана Павловича тяготило и смущало другое обстоятельство, о котором он никогда и ни с кем не говорил. Семейная жизнь Ивана Павловича не сложилась, хотя ни он ни жена не были ни в чем виноваты. Они были даже счастливы, и знакомые завидовали им, как счастливой парочке. Ольга Сергеевна была такая здоровая и жизнерадостная девушка, когда он ее полюбил, а потом она сделалась не менее милой женщиной. Родившаяся первенец-дочь удвоила это счастье. Марусе было уже шесть лет, когда родился Аркадий. Роды были трудные, был и консилиум, и жизнь Ольга Сергеевны висела на волоске. -- Лучше бы мне умереть,-- с женским героизмом заявила Ольга Сергеевна, когда перенесла тяжелую операцию.-- Зачем вы не дали мне умереть? По-своему она была права, потому что ей осталось только одно название замужней женщины. -- У нас есть дети,-- утешал ее Иван Павлович.-- Будем жить для них... Хотя произведенная операция и составляла профессиональную тайну, но все знакомые скоро узнали, в чем дело, и особенно жалели Ивапа Павловича, который сделался соломенным вдовцом. Дамы решили, что он заведет себе вторую семью, и вперед его оправдывали. Конечно, Ольгу Сергеевну жаль, но чем же Иван Павлович виноват? Он всегда был примерным мужем и хорошим семьянином, не в пример другим мужьям. -- В свое время, mesdames, все будет,-- решил вопрос доктор Костецкий, как специалист по женскому вопросу. Сам Иван Павлович никому и ничего не говорил, не жаловался на судьбу и продолжал вести прежний образ жизни. Ольга Сергеевна вся отдалась детям и быстро подурнела -- обрюзгла, осунулась, пожелтела и сделалась неряхой. Может-быть, так вся жизнь и сошла бы на нет и все "дело прекратилось бы за смертью истцов", как говорится в судебных протоколах. Но вышло иначе, и вышло совершенно неожиданно даже для самого Ивана Павловича. К ним в дом время от времени приходила работать швея Настенька, дочь судейскаго курьера. Это была очень скромная девушка, полненькая и застенчивая, почему-то боявшаяся Ивана Павловича, как огня. Иван Павлович видел обыкновенно только затылок Настеньки, когда проходил через ту комнату, где она работала, и вообще не обращал на нее никакого внимания, как вообще на прислугу, которая, на этом основании, тоже боялась его, как Настенька. Раз, когда Иван Павлович уходил на службу, горничная была чем-то занята, и ее заменила Настенька. Подавая шубу, она из излишняго усердия и страха запуталась в калошах и повалилась прямо в обятия к Ивану Павловичу. Он видел в первый раз это девичье лицо, такое красивое от испуга, и поцеловал Настеньку прямо в губы. После этого случая она еще больше стала бояться суроваго барина, а потом случилось то, что давно предсказывали проницательныя дамы и доктор Костецкий. Таким образом получилась вторая семья, и Настенька подарила Ивану Павловичу одного за другим трех детей. Он устроил ее скромно, но прилично, и постоянно заботился. Настенька, очутившись в положении полубарыни, как-то сразу изменилась и сделалась неузнаваемой. Прежняго страха перед Иваном Павловичем и тени не было, а потом явились и свои привычки. Настенька вымогала деньги, показывала необходимые расходы выше, а главное -- свела знакомство с разными очень подозрительными бабами и начала потихоньку попивать. Нашлась и компаньонка в лице какой-то спившейся с кругу вдовы-дьяконицы. Иван Павлович подозревал грустную истину, но ничего поделать не мог, как не мог обвинять Настеньку, жизнь которой все-таки была не красна -- ни баба, ни девка, ни солдатка.