О л и м п и е в. Ах, это… Заведовал верандой танцев в парке культуры и отдыха. И школу окончил с золотой медалью. Правда, школу для дефективных.
Н и к и т и н. Вам никогда не бывает пакостно на душе от того, что вы делаете?
О л и м п и е в (декламирует). Я им пишу. Чего же боле? Знаете, чем женщина отличается от мужчины? Отсутствием юмора. Особенно в любви. Она все принимает всерьез.
С е д о в. Ступайте.
О л и м п и е в. Гражданин начальник, а как же письма?
С е д о в. Отвечу на них сам.
О л и м п и е в. Утруждать себя… Стоит ли, гражданин начальник?
С е д о в. Ступайте.
О л и м п и е в (с порога). Простите, а посылок нет? Жду. Очень. Нет? Пардон. (Вышел.)
Н и к и т и н. М-да, фрукт…
С е д о в. Ну, а с остальными познакомимся в зоне, Сергей Сергеевич. Сегодня как раз выходной день. (Прячет со стола бумаги в сейф.) Идемте. И запомните, Сергей Сергеевич, есть три кита, на которых здесь все держится: Труд — Режим — Воспитательная работа? Правильно?
Никитин и Седов уходят.
Гаснет свет.
В темноте возникает перебор гитары.
Загорается свет.
Часть секции, в которой живут осужденные. Две-три койки, скамейка, стол. На переднем плане П л я с у н о в и Ч е с н ы х. Чесных в нательной рубахе, босой, сидит на узле с вещами. В руках у Плясунова гитара. В дальнем углу, накрывшись с головой одеялом, лежит Г а л и м з я н.
П л я с у н о в (поет).
Ч е с н ы х. В чем я на работу пойду? Босой?! Так порядочные люди не поступают.
П л я с у н о в. Закрой хлебало, папаша.
Ч е с н ы х. Шулер ты! (Вдруг взвизгнул.) Отыграться дай!
П л я с у н о в. А в штрафной изолятор загудеть хочешь? Начальничек за «очко» (ловко вытащил из рукава и вновь спрятал карты) законно трое суток влепить может.
Ч е с н ы х. А в бараке все свои. И в зоне охранников не видно, выходной.
П л я с у н о в. Свои… Неделя как съехались. Только доска сосновая сразу себя выдает. Чуешь, как смолой пахнет? А ты поди к соседу, принюхайся: вроде и рубаха-парень, а ковырнешь — «стукач», «ерш», «сука». Чего Ромочку Олимпиева начальничек вызывал, а?
Ч е с н ы х. Ну, одни темные личности вокруг! Батюшки, и зачем я только в тюрьму попал?!
П л я с у н о в. Тут закон — тайга, хозяин — медведь. (Вновь тронул струны гитары.)
Ч е с н ы х. Отыграться дай!
П л я с у н о в. Нет, не видать тебе больше волюшки. Не видать сладкой.
Ч е с н ы х. Это почему еще?
П л я с у н о в. Кровь себе портишь, здоровье по пустякам надрываешь.
Ч е с н ы х. Да у нас в родне все до девяноста лет жили. А этот, как его, свекор по бабкиной линии, до ста дотянул. Секрет знаем. (Доверительно.) Чесноку есть больше надо!
Появился О л и м п и е в.
П л я с у н о в. Ромочка! А мы уж тебе отходную пели… Чего начальничек вызывал? Чем приласкал?
О л и м п и е в. Дай курнуть, цыган. (Взял изо рта Плясунова окурок, глубоко затянулся.) Все мое эпистолярное творчество — горы мыслей и пропасти чувств, титанический труд! — все забодал гражданин начальник. Повешусь. Нет больше вдохновенья. Иссяк. А какой был улов! Полсотни женских сердец, спрессованных в конверты. (Стонет.)
П л я с у н о в (под гитару). «А это дело перекурим как-нибудь!» (Высыпал из рукава карты.) Перекинемся по маленькой?
Ч е с н ы х. Сдавай!
П л я с у н о в. Чур, игра барахольная.
Ч е с н ы х. Ставлю на кон безрукавку. Синтетического меха. Импортная! (Вытащил из узла, на котором сидел.) Видал, клейм сколько, ярлыков? А ты мои сапоги выложь!
П л я с у н о в. Были ваши, стали наши. Идет! (Кинул на кон сапоги.) Душа у меня широкая, цыганская.
О л и м п и е в. Иду ва-банк!
Ч е с н ы х. А подо что? Поставь!
О л и м п и е в. Герасим, ты сомневаешься в моей платежеспособности?
Ч е с н ы х. Бог подаст.
П л я с у н о в. Ромочка, за тебя ставлю. (Кинул вещь.)
Началась игра.
О л и м п и е в. Помню: Сочи, в разгаре курортный сезон. А она — блондинка длинноногая и только что развелась с мужем… Ах, как прелестно мы провели время! Засыпался на пустяке: по ошибке прихватил ее аккредитив…