Возвращаясь к нашему сюжету, отметим вот какое важное обстоятельство: за два года до появления Йешуа в Иерусалиме, в далеком Риме произошло важное для Пилата событие. Его покровитель Сеян, ретивый преследователь евреев, был обвинен в заговоре против императора и казнен. Таким образом, в расчеты опытного администратора (он пробыл на своем посту уже 8 лет) никак не могло входить поощрение в какой бы то ни было форме мятежа в Иудее. Он весьма обеспокоился, когда получил известия о безграничном влиянии Йешуа на народ… И если Синедрион, наверно, ненавидимый им, но и уважаемый за политическую ловкость и маневренность, предложил совместную акцию по обезвреживанию источника мятежа, причем без лишнего шума — это могло теоретически устроить могущественного прокуратора.
И потому на одну ночь, «для предварительно следствия», он мог отдать Йешуа на волю евреям. Если сами его казнят — тем лучше для прокуратора: угроза мятежа ликвидируется собственными еврейскими руками. Если нет… Что ж, по крайней мере, еврейские интриганы будут повязаны в это дело и в любом случае не навредят ему, Пилату, в политических хитросплетениях при римском дворе.
Искусство адвоката евреев (продолжение)
По версии Х. Коэна, задача, задуманная старейшинами Синедриона в ту ночь, заключалась в спасении Йешуа от смертного приговора, неизбежно грозящего от такого судьи, как Пилат. Только такой задачей, повторяю, и могли быть преодолены те юридические несообразности, тот процессуальный абсурд, который историки много десятилетий фиксируют в «ночном засдании».
Что мог обещать Синедрион Пилату в обмен на предоставление этой «следственной ночи»?
Ответ очевиден. Особенно для бывшего советского человека.
Что у нас считалось самым желательным, самым важным в исходе любого политического процесса?
Отречение от своих убеждений и раскаяние в преступной деятельности.
(Малое лирическое отступление: в зэковской столовой ЖХ 385–19 в Мордовии висел памятный плакат: какой-то тип с унылой рожей выставлял в сторону обедающих кривой указательный палец, а рядом — написан текст: «Все ли ты сделал, чтоб пересмотреть свои убеждения?» Я видел это своими глазами, я за этим столом обедал.)
Несомненно, это казалось самым важным Пилату. Исследователь Эд. Мейер однажды заметил: «Если даже еврейские правители не могли справиться с евреями, и каждая их акция вызывала резкую общественную критику, а то и фанатическое сопротивление, то обыкновенного римского администратора они могли повергнуть в полное отчаяние, и если прибавить к этому постоянные нападения разбойников под религиозно-политическим предлогом, то легко понять, что прокураторы порой неистовствовали и били вслепую» (57). А тут ему могли пообещать раскаяние и отречение еврейского пророка. Всего за цену одной-то следственной ночи в доме первосвященника…
И — в этом я согласен с Коэном — Синедрион мог рассчитывать на многие достижения в сложной политической игре.
Он мог доказать этому дикарю Пилату, что они, умные евреи, без крови и мятежей, без особых скандалов, умело управляют «жестоковыйными» соплеменниками, если только кровожадные язычники не будут мешать.
Нейтрализуя опаснейшего идейно-политического конкурента, используя подвернувшуюся так кстати угрозу передать Йешуа в руки язычников, для неминуемой смерти на кресте, Синедрион на какое-то время превращался в авторитетную еврейскую инстанцию, которая — вот, сами видите — «знает, как надо…» действать в сложном мире, в отличие от этих безумных крикунов-галилеян, зелотов, повстанцев, с их вечными идеями борьбы за освобождение.
Спасая популярного галилеянина от римского креста, Синедрион возвращал некую легитимность своей политике «коллаборантства»-сотрудничества с Римом. Пусть народ сам увидит, к каким благим результатам может привести компромисс, переговоры — вместо безумных бунтов и восстаний против мощи сверхдержавы.
Так что они искренно могли хотеть его спасти — в этом я могу согласиться с Х. Коэном. Не для него — ни в коем случае, но для самих себя, для своих политических расчетов. Потому и не пожалели времени, собрались в праздник, ночью, потому и забраковали всех свидетелей, которые могли на утро, на суде у
Пилата некстати подтвердить какое-то обвинение (ведь Йешуа вел свои проповеди открыто!). Отныне все свидетели, кто могли сказать что-то против него, были формально забракованы и более не могли свидетельствовать. Оставалась последняя часть задуманной «судьями-следователями» операции — убедить его самого отречься…