Молотьбу Алеша любил до самозабвения. Алешкина работа была подавать пустую сетку от стога к молотилке. Гудящая молотилка выбрасывала вымолоченные стебли, они вздрагивающими валками сползали по отбеленной лестничке, их подхватывали вилами — и на сетку. Как только набирался огромный ворох, тройка запряженных в бричку лошадей волокла сетку с соломой на стог. Она плыла, покачиваясь, по земле, вползала по пологому склону на верх стога, там опытные дядьки освобождали сетку, вываливали солому. Ровняли стог. Алеша прицеплял веревку с крючком за валек и к своей лошади, бегом назад — сетку к молотилке.
Хорошая работа. И в тени можно посидеть, пока набивают сетку, передохнуть, и видишь всех. Возле двигателя неизменный Илько-машинист. Он раздался в плечах, погрузнел, что-то властное, хозяйское появилось в его походке. Он и прикрикнет, если зазеваешься. В барабан подает дядько Иван, Пронька разрезает снопы кривым ножом, подсовывает ему. А за стогом, тоже в тени, парубки в бричке, ждут сигнала, чтобы тянуть сетку.
Но вскоре у Алеши нашлись соперники и завистники. Какой-то дядько поглядел-поглядел, почесал в затылке: хлопец, выходе, хлиб заробля, а мий Яшко дома гусей гоняет. И вот появляется щербатый Яшко, опережает зазевавшегося Алешку, первым захватывает коня, а батько его, оказывается, еще с вечера припрятал сбрую. И Алеша без работы, один со своим батогом.
Яшко по-хозяйски покрикивает на его, Алешкиного, коня, зацепляет сетку, разваливается в холодке под сараем на его месте, а он, вчерашний хозяин, топчется в сторонке. Никому не нужный. Всем чужой. Дядько Афанасий вроде и не замечает его, как будто и не знал никогда, в глаза не видел, с карандашиком за ухом, с бумажками в руке взвешивает зерно в мешках, отправляет на подводах в амбары.
А Алеше что делать? Куда ни ткнется, всем вроде мешает, в одном месте толкнули, в другом выругали. Вот что значит человек не при деле. Вчера еще был нужен, а сегодня лишний.
Домой не пошел. Томился. Ждал. Чего — и сам не знал. Солнце палило так, что молотьбу прервали. Двигатель перегревался, люди не выдерживали: Одарку Шевченко удар хватил, водой отливали, в амбулаторию повезли. Ток опустел. Почти все подались по домам передохнуть в холодке часа два-три. Яшко возился с конем, напоил, свежескошенной травы подбросил. Все делал по-хозяйски, ревнивый Алешкин глаз не замечал никаких упущений. Яшко из конюшни так и не вылез, опасался, видно, соперника, дрыхнул на сене возле коня.
Алеша в одинокой печали своей примостился под вербой, руки безрадостно под голову. Солнце стояло в зените. Пот щипал глаза. Раскаленный воздух сушил губы. Молотилка, бело отсвечивая металлическими частями, казалось, вот-вот расплавится, растает в знойном мареве. Даже лебеда привяла на корню, калачики бессильно уронили свои головки.
А солнце не двигалось. Жгло, палило землю. Листья на вербе и те свернулись, казалось, дунь ветерок — сразу облетят.
И Алеша в обиде одиночества, в знойной истоме вдруг подумал: а что, если так будет палить и день и другой. И солнце не зайдет. Над землей станет. И ни с места. Выгорит все живое. Облетят листья с деревьев. Пересохнут реки, озера. В колодцах иссякнет вода. И люди будут падать без сил под этим накаленно-белым, обжигающим пламенем. И только пыль взвихрится на серой, потерявшей жизнь земле.
Про «конец свита» недаром люди придумали. Вот так пожарит с недельку — поверишь.
Повернулся Алеша на живот, от земли пахло травой. Слабое влажное дыхание уловил Алеша. Оборонялась земля от палящего зноя, жила…
Что-то сокровенное дрогнуло в Алеше. Знойный дурман злости, раздражения, одиночества — все вдруг ушло, растаяло.
«Не буду враждовать с Яшком, — решил он. — Подойду, скажу: давай вместе, один раз — ты, другой — я. А трудодень пусть тебе одному пишут».
Дядько Афанасий рассудил по-другому: один полдня поработал, теперь пусть другой. Или через день. Сами решайте.
Алешка одолел-таки его своим терпеливым ожиданием.
— И в кого воно таке бидове? — пробормотал дядько, оставляя хлопчиков возле коня с сеткой.
Под вечер бригадир вновь вспомнил про Алешку. Надобно было подвезти снопы из степи. Молотили уже прямо из гарб. А утром, как начнут? Бригадир забегал, снарядил одну гарбу, другую… На третьей Пронька отказалась ехать одна.
— Я коней боюсь, — и зябко повела округлившимся плечом. Глаза в землю. Скромница, да и только!
Дядько Афанасий крякнул. Морока одна с этими дивчатами! Вчера еще краем сорочки сопли подбирала, а сейчас глянь, яка дивка. Очами поведет, аж под сердцем ворохнется, дарма что не молодой!
Прикинул: от молотилки никого брать нельзя, а без напарника дивка не поедет, уперлась… Знаем их. И тут его осенило. Погоди же! Ты думаешь, що я тебе какого-нибудь парубка подкину, чтобы с ним всю дорогу хиханьки да хаханьки. Я тебе «кавалера» подберу!