Гипотеза Лапласа сразу же была дружно одобрена учёным миром и быстро вошла в научный оборот. О том, что несколько иное представление о механизме образования планет было высказано четырьмя десятилетиями раньше, чем выступил со своей гипотезой Лаплас, стало известно лишь в девятнадцатом столетии. Ибо книга, в которой эти суждения излагались, была издана анонимно и долгое время не замечалась специалистами.
Когда же один дотошный исследователь набрёл на неё и объявил о её существовании, гипотеза Лапласа была уже господствующей. Однако вскоре удалось установить, что автор анонимного труда не какой-то случайный сочинитель, имя которого кануло в Лету, а немецкий философ Иммануил Кант. Его авторитет заставил к изложенным в книге суждениям отнестись с пристальным вниманием.
Высказав в своём сочинении смелую мысль: «Дайте мне материю, и я покажу вам, как из неё образовался мир», Кант попытался осуществить это намерение.
По его мнению, планеты Солнечной системы образовались из рассеянного вещества («частиц», как писал Кант, не указывая конкретно, что эти частицы собой представляли: атомы газов, пыль или твёрдый материал больших размеров, горячими они были или холодными). Сталкиваясь, эти частицы сжимались, создавая более крупные сгустки вещества, которые потом превращались в планеты.
Из-за того, что гипотеза Канта вошла в научный оборот со значительным опозданием, когда идеи Лапласа уже владели умами, отдельных серьёзных обсуждений она не вызвала. В первую очередь учёные обратили внимание на сходство мыслей двух великих деятелей науки: и тот и другой полагал, что планеты образовались из рассеянного вещества. Потому, отбросив различия, представлявшиеся в то время малосущественными, учёные девятнадцатого столетия как бы соединили две гипотезы в одну. Так и сложилось представление о единой гипотезе Канта–Лапласа.
Отто Юльевич Шмидт, выступивший в сороковых годах нашего столетия со своей гипотезой образования планет Солнечной системы, такое соединение считал для того времени вполне резонным: «Общность основных идей и одинаковый уровень фактических знаний (XVIII век) делают гипотезы Канта и Лапласа столь близкими, что оправдало широко распространённое объединение их в одну — «канто-лапласовскую гипотезу».
Для нашего повествования различия между трактовками Канта и Лапласа также несущественны. Тем паче, что добавление имени немецкого философа (первым он, видимо, был поставлен ради верности алфавитному порядку, впрочем, может, и потому, что написал свой труд намного раньше француза) было со стороны учёных в основном актом уважения к Канту, способом восстановить истину, которая для настоящих людей науки превыше всего.
В основном же в научном обиходе продолжал оставаться именно лапласовский вариант гипотезы. Причиной тому была не только сложившаяся уже традиция, но и тот несомненный факт, что физическая сторона рождения Солнечной системы была разработана Лапласом подробно и весьма убедительно. Кант же этой темы касался в самом общем виде.
Все эти события имеют для нашей темы, по крайней мере, два очень важных следствия. Первое состояло в том, что представление о существовании под тонкой земной корой слоя воды стало выглядеть совершенно фантастическим. Если Земля образовалась из горячего вещества газовой туманности, то куда логичнее было считать, что при остывании затвердел лишь её тонкий поверхностный слой, под которым находится раскалённый вязкий субстрат. И стало быть, для учёных того времени, пытавшихся понять, как формировался лик Земли, так или иначе проблема сузилась «до выяснения отношений» между твёрдой корой и подстилающим её огненно-жидким слоем. Для той эпохи это был чрезвычайно важный вывод, ибо ещё не существовало представления о радиоактивном разогреве, позволяющего ныне и тем учёным, которые развивают идею холодного происхождения Земли, видеть в нынешнем соотношении твёрдой коры и размягченного подстилающего слоя результат вторичного — радиоактивного — разогрева недр планеты.
«Соображение по ходу» Сорохтина:
«Гипотеза радиоактивного разогрева недр Земли благодаря своей „физической“ красоте завораживала настолько, что о возможности существования и других источников энергии даже не думали, например об энергии химико-плотyостной дифференциации земного вещества. Уже выяснено, что радиоактивность сейчас даёт не более 10 % эндогенной энергии Земли, а остальная эндогенная энергия (90 %) генерируется процессом выделения плотного земного ядра».
Второе же следствие имеет самое широкое мировоззренческое и, как сказали бы специалисты, методологическое значение. Дело в том, что смена на научном горизонте гипотезы Бюффона гипотезой Лапласа знаменовала собой не просто очередную «перестановку декораций». Метод осмысления фактов, применённый Лапласом, принципиально отличается от того, каким пользовался его предшественник.
Ведь мы помним: Бюффон «первотолчком» к строительству нашей системы планет считал космическую катастрофу — столкновение Солнца с крупной кометой. Лаплас же выводил возможность рождения планет из внутреннего изменения первичного Солнца. Вот тут-то и есть принципиальнейшее отличие!
В одном случае гигантский скачок в развитии целой космической системы объявляется следствием, в общем-то, случайного события. В другом он возникает в результате саморазвития материи, которое происходит в полном соответствии с уже известными законами природы. Потому воцарение гипотезы Лапласа означало победу на этом научном плацдарме эволюционных представлений.
Отсюда логично предположить, что и в смежной с космогонией отрасли науки — изучение истории рельефа Земли — идея катастроф будет оттеснена и сойдёт с научного горизонта. Со временем именно так оно и случилось. Однако развитие познания — процесс чрезвычайно сложный, и даже самые близкие «соседи» здесь отнюдь не идут в ногу, словно солдаты на марше.
Так вышло, что большинство учёных, исследовавших в начале XIX века проблему рельефа Земли, формирование её материков и океанов (и здесь именно большинство, не все, как мы убедимся), взяли на вооружение лишь первое следствие новой космогонической концепции. В их размышлениях о процессах, создавших нынешний лик Земли, действительно в основном фигурировали два компонента: твёрдая кора и огненно-жидкий субстрат, находящийся под ней.
Что же касается второго следствия, оно вошло в этот раздел познания со значительным — примерно на полвека — опозданием.
А в начале девятнадцатого столетия представление о катастрофах, определяющих облик нашей планеты, не только не было изгнано из наук о Земле, но, как раз наоборот, расцвело здесь самым пышным цветом.
«Соображение по ходу» Сорохтина:
«Очень характерный для „узких“ специалистов консерватизм, как правило, связанный со слабой физико-математической подготовкой».
Впрочем, мы опять же ведём речь о ситуации, которая сложилась на магистральном направлении, сравнительно ясно определяемом в паши дни, то есть полтора столетия спустя после описываемых событий. В целом же изучение проблемы происхождения материков и океанов являло в тот момент весьма пёструю картину. И. В. Батюшкова отмечает, что характерным для того периода была «борьба различных течений и направлений в геологии… Однако представления о поднятии материков под действием подкорового расплава были господствующими».
Эта идея (как мы уже отмечали, можно увидеть в ней прямую связь с гипотезой Лапласа) стала основной в воззрениях французского учёного Жоржа Кювье, оставившего заметный след в истории науки.