— Против вашего мужа выдвинуты серьезные обвинения, вы знаете это? — сказал президент, подняв наконец от бумаги блеснувшее стеклами лицо. — Полный развал дисциплины в полку, распущенность солдат, деморализация, излишняя жестокость по отношению к врагу. Распоряжений своих начальников он не выполняет. Возит с собой, простите меня, мэм, каких-то женщин...
— Подлая ложь! — звенящим голосом проговорила Надин, чувствуя, как жарко загорелись щеки и как хорошеет она от этого.
Линкольн поглядел исподлобья, поверх стальных дужек очков, и потупился.
— Вы очень категоричны, мэм.
— Женщины, о которых говорится в этой бумажонке, — не слушая, запальчиво продолжала она, — это я, жена полковника Турчина. Я работаю в походном госпитале, среди раненых. Я училась в Филадельфии на курсах женщин-врачей и счастлива, что могу быть полезна стране в самое тяжелое время.
— Женщина-врач? О, это меняет дело! — протяжно сказал президент, поглядев на посетительницу с интересом, в котором чувствовалось почтенье.
А Надин, не в силах остановиться, говорила и говорила:
— Они пишут вам о деморализации, о распущенности бригады. Пусть вспомнит генерал Бюэлл, что сказал он моему мужу после смотра: «Я никогда в жизни не видел лучшей выучки, чем в вашем полку». Вот что он сказал... Пусть подтвердит, как ему понравилось наставление по боевой подготовке бригады, которое написал мой муж. Я думаю, генерал не откажется от своих слов. Если он, конечно, порядочный человек. Впрочем, я в этом сильно сомневаюсь.
Легкая улыбка тронула длинные, резко вырезанные губы Линкольна.
— Мэм, мне кажется, вы несколько увлекаетесь.
Но Надин уже не слушала его, спеша излить все, чем кипела:
— А Хантсвилл? Кто взял Хантсвилл?.. Если б Восьмая бригада действительно была распущена и деморализована, как это утверждают, если бы мой муж действительно был таким недостойным командиром, как же тогда сумел он одержать такую блестящую — да, я смело так говорю! — блестящую победу?.. Герой Хантсвилла! Вот как называют полковника Джона Турчина!
— Герой Хантсвилла? — переспросил, пряча очки в футляр, президент.
— Да!
Линкольн призадумался, отвесив нижнюю губу, отрешенный, прищуренный взгляд был устремлен на широкое окно, раскрытое в сияющую, белооблачную голубизну.
— Конечно, у суда тоже бывает разный подход, — медленно заговорил он после молчанья. — Помню, будучи адвокатом, знавал я одного судью, строгого законника и формалиста. Он готов был повесить человека за то, что тот сморкался на улице, но мог отменить приговор, если ему не удавалось установить, какой рукой сморкался подсудимый, правой или левой...
Но Надин не ответила улыбкой ни на грубоватый анекдот, ни на сопровождавший его глухой смешок:
— Простите, мистер президент, дело совсем не в формализме судей! — перебила она с живостью. — Подоплека приговора совсем другая.
— Какая же?
— А та, что мой муж противник рабства не на словах, а на деле. Мой муж настоящий аболиционист и не скрывает этого.
Линкольн ничего не ответил. Рассеянно опять поглядел на окно, откуда снова донесся пьяный голос: «Покажите мне старину Эйба!» Задумался. Надин ждала, что он теперь скажет, сердце падало, падало... Вдруг президент с силой опустил ладонь на бумаги, лежащие перед ним.
— Ладно, мэм, я займусь этим делом!
Поднялся из-за стола во весь свой огромный рост — беседа завершена. Поднялась и просиявшая Надин.
— Не волнуйтесь, дитя мое, я думаю, все уладится, — с доброй улыбкой сказал президент. Стянутая черной митенкой женская ручка очутилась в мужской руке, и эта могучая лапища лесоруба из Индианы пожала ее с такой осторожностью, как будто боялась раздавить.
Счастливая, не чуя под собой ног, летела Надин по дворцовым коврам. «Все уладится! — пела у нее душа. — Я думаю, все уладится...» Ее переполняла горячая признательность к этому человеку, она была им очарована.
Выходя из президентского кабинета, мельком услышала, как Линкольн, заглянув в соседнюю комнату, сказал сидевшим там секретарям:
— Мальчики, думаю, на сегодня хватит. Пора закрывать лавочку.
Но не пришлось ей увидеть того, что последовало затем: как один из секретарей передал президенту только что полученное письмо, как тот, разорвав конверт пальцем, пробежал письмо, и, сказавши: «А! Еще одно!», небрежно бросил смятый листок на стол и приказал секретарю:
— Чарли, присоедините к тем. Знаете, где меня обещают убить.
После того, утвердив на крупном носу очки, Линкольн остановился перед огромной, покрытой нехорошей красно-синей сыпью картой Соединенных Штатов.