Появление подпоручика сразу же было замечено. Со всех сторон послышались приветливые возгласы:
— А,Толстой!
— Господа, смотрите — граф!
— Что, опять к нам?
Улыбаясь и кивая знакомым, а в то же время оправляя на ходу летнюю свою шинель, Толстой размеренным военным шагом подошел к начальнику батареи.
— Честь имею явиться, — представился, сдвинув сбитые коблуки. — Назначенный дежурный на третью легкую батарею подпоручик граф Толстой.
«То, что я сейчас так обращаюсь к тебе, прекрасно меня знающему, представляется мне смешной условностью, детской игрой в солдатики, — говорили и маленькие умные, пронзительные глаза, и самый его тон. — Но раз полагается так делать, я это и делаю, тоже участвую в общей игре».
— Опять к нам? — запросто спросил Иван Васильевич и, улыбаясь, подал руку.
— Опять, Иван Васильевич! — весело подтвердил Толстой. — Да вы никак ранены?
Турчанинов коснулся пальцами черной, стянувшей голову повязки.
— Заживает уже, царапина... Ну что ж, снова будем служить вместе, — сказал он. — Ничего не могу сделать, подайте рапорт командиру бастиона, — сухо бросил он стоявшему с недовольным видом краснолицему офицеру, показывая, что разговор закончен, и предложил Толстому пройти к нему в блиндаж.
— Граф, присаживайтесь! Понтирните! — крикнул, они проходили мимо игроков, безусый офицер с широкой желтой лысиной и худым злым лицом, продолжая метать банк длинными ловкими пальцами.
— Нет, благодарствую, больше не играю, — сказал, улыбаясь, Толстой.
— Как? Совсем?
— Совсем.
Несмотря на солнечный, почти жаркий, весенний день, в блиндаже командира батареи было сумрачно — свет проникал лишь сквозь маленькое запыленное оконце, — с полу несло земляной сыростью.
— Обедали? — спросил Турчанинов, вешая фуражку на костыль, вбитый в глинистую стенку, и причесывая спутавшиеся темно-русые волосы.
— Благодарствую. Пообедал в трактире, как сюда шел.
Турчанинов спрятал гребенку в карман и поднял что-то валявшееся у стены. Подал гостю:
— Полюбуйтесь! Ковалев принес из каптерки показать. Только что получили на батарею.
Тяжелый тупоносый солдатский сапог с ушками, новенький, еще необмявшийся, маркий, крепко пахнущий кожей, только подошва у сапога почему-то полуотодрана. Толстой повертел его в руках, поднял на полковника вопрошающие глаза.
— Картон! — крикнул Турчанинов, гневно краснея. — Картонная подошва! Не угодно?
Выхватив сапог из рук Толстого, постучал костяшкой пальца по оторванной на четверть, девственно чистой и гладкой подметке, рванул ее сильней. Сапог с треском разинул зубастую крокодилью пасть.
— Полюбуйтесь! — Иван Васильевич поднес его к лицу подпоручика. — Полюбуйтесь, как обувают защитников России, севастопольских героев! — Крепко, по-солдатски, выругавшись, запустил растерзанным сапогом в угол. — Всюду воры, лихоимцы, казнокрады!.. Верите, для того чтобы получить из казначейства деньги, полагающиеся на часть, нужно дать этим мерзавцам шесть, а то и восемь процентов от суммы. Иначе ведь и не выдадут. Где это слыхано, в какой армии?
— Ни в одном европейском войске нет солдату содержания более скудного, чем наше, — сказал Толстой. — Да и то доходит до него лишь половина того, что положено.
— А как строили укрепления, слышали? — продолжал изливать свое возмущение Турчанинов. — Мне рассказы вали: кирпич был разворован, на Северной стороне пришлось возводить лишь тонкие стеночки. Землю первое время рыли деревянными лопатами — весь шанцевый инструмент пропал неизвестно куда. Вы представляете себе: наш, крымский грунт, сплошной камень — деревянными лопатами!.. Только потом в Одессе у купцов нашли железные лопаты, стали тысячами привозить на подводах... Неужто не слыхали, Лев Николаевич?
— Слыхал, — тихо ответил подпоручик, сидевший с подавленным видом. — Что же все-таки вы с этими сапогами думаете делать?
— Что делать? — Турчанинов раздраженно усмехнулся. — Ну, подам рапорт начальству, доложу, а солдаты останутся без сапог. Не знаете вы наших порядков!
Сердито, рывком, он достал из-под койки раскупоренную бутылку портера, с полки — толстые стаканчики. По ставилна стол, налил гостю и себе, сказал сердито: