Подпоручик сказал:
— А знаете, Иван Васильевич, опять приходится расставаться с вами и с четвертым бастионом. Жалко, но ничего не поделаешь.
— Переводят?
— Да. На Бельбек. Получил назначение сформировать взвод горной артиллерии. И командовать.
— Ну что ж, поздравляю, — рассеянно сказал Турчанинов, думая свое. — Там поспокойней, чем у нас.
— Это для меня совершенно безразлично, — отозвался подпоручик. И так надменно прозвучал его ответ, таким взглядом обдал он собеседника, что невольно почувствовал Иван Васильевич: прост-прост, а все-таки граф. Аристократ...
Турчанинов постарался загладить свою неловкость:
— Ни минуты в том не сомневаюсь, Лев Николаевич... Все время вас перебрасывают с места на место, — перевел он беседу на другое.
— Да, просто устал от всех этих перебросок, — вернулся и подпоручик к обычному тону. — То служу на батарее под Севастополем, то в самой крепости, то под Симферополем, то назначают на Бельбек, то опять на четвертый бастион. А теперь опять бросают на Бельбек.
— Ничего не поделаешь, граф. Служба.
Толстой поднял с земли сухой прутик, шел, пощелкивая по лакированному голенищу, развернув, по своей манере, носки.
— Смотрите! — внезапно указал прутиком. Так странно прозвучало это «смотрите», что Турчанинов сначала посмотрел не туда, куда указывали, а на самого Толстого. С горячим, внезапно вспыхнувшим, охотничьим блеском в глазах подпоручик пристально глядел на мальчишку, что бродил поодаль, собирая цветы. «Вот он, писательский взгляд», — мелькнуло у Ивана Васильевича.
Поминутно нагибаясь, мальчонка рвал голубые цветы, которыми весна усыпала смертную долину. Курносый, конопатый, старая отцовская бескозырка сползает на уши. Тот самый, что перевозил их через Большой рейд на пару с дедом... Собирал мальчонка цветы и с любопытством поглядывал то на толпившихся у своей траншеи французов, то на попадавшиеся ему по пути трупы, неподвижно и плоско лежащие в траве.
Вот остановился перед кучей снесенных в одно место тел, стал рассматривать, пряча от запаха нос в собранный букетик. Постоял несколько минут, уставясь на ближайший к нему страшный, безголовый труп француза, затем придвинулся почти вплотную и осторожно тронул босой ногой вытянутую окоченелую, грязно-восковую руку в синем обшлаге. Рука шевельнулась и застыла в воздухе. Мальчишка тронул ее ногой опять — рука вновь покачнулась и вновь застыла. Мальчишка вдруг охнул и опрометью бросился бежать к укреплениям, по-прежнему пряча нос в букетик.
— Одно из двух, — глухо сказал Толстой и, свистнув хлыстиком, сбил мимоходом лиловую мохнатую головку репейника. — Одно из двух. Либо война сумасшествие, либо ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать.
БАСТИОНЫ ЛЕТЯТ НА ВОЗДУХ
1855 год, 27 августа.
После артиллерийский подпоручик граф Толстой написал об этом дне так:
«По сю сторону бухты, между Инкерманом и Северным укреплением, на холме телеграфа, около полудня стояли два моряка, один — офицер, смотревший в трубу на Севастополь, и другой, вместе с казаком только что подъехавший к большой вехе.
Солнце светло и высоко стояло над бухтой, игравшею со своими стоящими кораблями и движущимися парусами и лодками веселым и теплым блеском. Легкий ветерок едва шевелил листья засыхающих дубовых кустов около телеграфа, надувал паруса лодок и колыхал волны. Севастополь, все тот же, с своею недостроенной церковью, колонной, набережной, зеленеющим на горе бульваром и изящным строением библиотеки, с своими маленькими лазуревыми бухточками, наполненными мачтами, живописными арками водопроводов и с облаками синего порохового дыма, освещаемыми иногда багровым пламенем выстрелов; все тот же красивый, праздничный, гордый Севастополь, окруженный с одной стороны желтыми дымящимися горами, с другой — ярко-синим играющим на солнце морем, виднелся на той стороне бухты. Над горизонтом моря, по которому дымилась полоса черного дыма какого-то парохода, ползли длинные белые облака, обещая ветер. По всей линии укреплений, особенно по горам левой стороны, по нескольку вдруг беспрестанно, с молнией, блестевшей иногда даже в полуденном свете, рождались клубки густого, сжатого белого дыма, разрастались, принимая различные формы, поднимались и темнее окрашивались в небе. Дымки эти, мелькая то там, то здесь, рождались по горам, на батареях неприятельских, и в городе, и высоко на небе. Звуки взрывов не умолкали и, переливаясь, потрясали воздух...