— Я всё сделаю, мой господин, но мне на это нужны деньги. Большую шайку из известных людей без денег не сколотишь.
— Вот тебе золото, — бросил туркмену мешочек с зазвеневшими монетами каймакам. — Если понадобится ещё, получишь. Но всё должно пройти без сучка и задоринки. Сардарь Кавказа, Ермолов, должен быть убит, а половина посольства вырезана. Ты всё понял? И предупреждаю: о моём участии в этом деле не должен знать никто. Сболтнёшь — умрёшь позорной смертью. — Мирза Безюрг грозно уставился глазами-шилами в лицо туркмена.
— Я всё сделаю, мой господин, и никто и слова о вас не услышит, а всех лишних свидетелей сам убью, — заверил Сулейман-хан.
Через несколько минут он быстрыми и бесшумными шагами удалялся от дома каймакама. На небе уже погасли звёзды, восточная кромка неба порозовела. Сулейман-хан смотрел на просыпающийся город, и его распирало чувство гордости: Аббас-мирза поручил ему такое важное дело! Скоро Сулейман будет ханом!
5
Утром наступившего дня Экбал, добросовестно выполняя свои обязанности повара при русском посольстве, направился с несколькими слугами и парой ослов на базар, чтобы закупить кое-какой провизии для торжественного ужина, который давал англичанам Ермолов, перед тем как покинуть Тебриз. Рыжеволосый красавец, как всегда, громко здоровался с прохожими и торговцами, проходя по центральной улице города. Его радостно приветствовала беднота, мелкие разносчики, дервиши[22], служанки… Но многие из богатых купцов и прочей знати Тебриза теперь в упор не видели Экбала и не только не здоровались с ним, а, напротив, отворачивались или уходили в свои лавки и дома. Кому из них хотелось продолжать знакомство с человеком, вызвавшим гнев у самого повелителя Азербайджана, злопамятного Аббаса-мирзы?
Но Экбалу было просто наплевать, как к нему относятся эти рогатые толстосумы. Он и раньше их презирал, когда они подлизывались к нему — любимому повару шахзаде, а теперь и подавно. Расправив плечи, Экбал-Сергей шёл по городу, вдыхал знакомый с детства запах раскалённой на солнце пыли, в ней горошинами блестели капли воды у арыков, где плескалась детвора, умывались их родители и стирали служанки. В его ушах стоял гул множества голосов, скрип огромных деревянных колёс то одной, то другой арбы, проезжающей мимо, рёв верблюдов, вопли ослов, блеянье баранов, которые вскоре превратятся в ароматные шашлыки или люля, томящиеся над углями.
«Неужели я всё это покину? — думал Экбал-Сергей, поглядывая с грустной улыбкой вокруг. — И как его примет уже полузабытый, такой далёкий Тифлис? Да и удастся ли остаться в этом городе его раннего детства? Ведь длинные руки Аббас-мирзы могут вполне достать его и там».
Тут его кто-то дёрнул за рукав. Это был старый слуга муджтахида Ходжи-бабы, отца Шахрасуб.
— Что случилось? — спросил встревоженный Экбал.
— Пока ничего, но поспеши в дом моего господина, — ответил старик и, невозмутимо поглядывая по сторонам, пошёл по каким-то своим делам.
Экбал сказал слугам, чтобы они подождали его на майдане рядом с базаром, а сам быстро зашагал по кривым переулкам старого города. Вскоре он уже стучал молоточком в калитку дома муджтахида. Ему отворила Зейнаб, служанка Шахрасуб.
— Иди на второй этаж, там уже ждёт моя госпожа, — проговорила служанка, по привычке прикрывая половину лица платком, а морщинистой загорелой рукой показывая на небольшой ветхий дом, стоящий в глубине маленького сада.
Радостный Экбал в одно мгновение уже был в доме, в два прыжка одолел лестницу и, ворвавшись как ураган в комнату эндеруна, женской половины дома, схватил в объятия розовощёкую Шахрасуб. После долгого и горячего поцелуя Экбал, не долго раздумывая, подхватил на руки разомлевшую в его руках красавицу и торопливо опустил на ложе из шёлковых матрасов и подушек посреди комнаты.
— Да ты что, взбесился, несчастный? — Она вдруг резко оттолкнула от себя молодого человека, который уже почти до конца расстегнул у неё на груди атласную алую кофточку. — Заниматься таким непотребством в доме моего отца, всеми уважаемого муджтахида?
Ошарашенный Экбал уставился на возмущённую хозяйку пышной белоснежной груди с малиновыми сосками, так соблазнительно виднеющимися из распахнутой блузки, и спросил недоумённо:
— Почему же в доме твоего мужа этим можно заниматься, а в доме отца нельзя? Зачем же ты меня позвала, моя киска?
— Да потому, что отец мой, всеми уважаемый Ходжи-баба, великий правовед и почти святой, а муж же просто кривоглазый негодяй, о котором я узнала такие гадости сегодня утром, что ни за что больше не буду жить с ним под одной крышей. — Шахрасуб решительно застегнула алую кофточку, надетую почему-то не на рубашку, а прямо на голое тело.