Беру всё то, что их гнетёт и душит,
Вздыхаю, что не всё подвластно мне.
И не тревожу понапрасну души —
Им без того непросто на земле
«Ветер. Солнце. Бревенчатый плот…»
Ветер. Солнце. Бревенчатый плот
Крепок так, что на суше не сдвинуть.
По теченью семейство плывёт,
Опасаясь свой плот опрокинуть.
Впрочем, дети, отбившись от рук,
Так и рвутся к сверкающим брызгам,
Берега оглашая вокруг
Несмолкаемым смехом и визгом.
Тихо плещется в брёвна волна.
И мне видится, как ненароком
Вся картина запечатлена
Пролетающей ласточки оком.
«Октябрь. Опавших листьев ворох…»
Октябрь. Опавших листьев ворох.
Скрип под ногами желудей.
Из леса залетевший ворон
Косится мрачно на людей.
Враждебен городу и гневен
Иссиня чёрный блеск зрачков.
Но храбро всходит месяц в небе
В разрыве лёгких облаков.
И мне таинственно и странно
Идти рассеянно под ним
И знать, что надо мной охранно
Его развёрнут полунимб.
Но я замру, застыну, струшу,
Когда два грозные крыла
Вот-вот мою подхватят душу,
Пред тем как их поглотит мгла.
И холод пробежит волною,
И в небе вычертив зеро,
Вдруг упадёт передо мною
Иссиня-чёрное перо.
…Миг этот пролетит, как не́ был,
И вновь очнётся надо мной,
Полу-улыбкой тронув небо,
Всё тот же месяц золотой.
«Я становлюсь непримиримой…»
Я становлюсь непримиримой
К своим ошибкам и грехам.
Всё, что летело прежде мимо,
Сегодня вяжет по рукам.
И я с покорностью рабыни
Влачу бесценный этот сор —
Всё то, что так недавно было,
Что ненавистно и любимо,
И не забыто до сих пор.
И сердце до опасной дрожи
Сжимая обручем тугим,
К себе иду тем злей и строже,
Чем милосерднее – к другим.
«Иду по картине, подаренной вами…»
Иду по картине, подаренной вами,
Где жар от светила исходит кругами,
Где медно-зелёные высятся скалы,
Где даже дорога от зноя устала, —
И вижу отчётливо из-под ладони
Усталого странника в ветхом хитоне.
Легка его поступь. Он держится прямо.
Дорога обрезана белою рамой.
И верно, за этой чертой, наконец,
Заветную истину сыщет мудрец.
Тогда, облекаясь реальности правом,
Расстанусь и я с этим солнцем кровавым,
Уставлюсь в окно – на дома, наугад,
И долго невидящим будет мой взгляд.
Змеёй заскользит к горизонту дорога.
Пройти бы по ней, не спеша,
хоть немного,
Свести с бесконечностью малый свой путь.
И не торопиться за раму шагнуть.
«Вот и осень. Запотели стёкла…»
Вот и осень. Запотели стёкла.
Ливни отшумели, стихнул зной.
И к утру дорога не просохла
От колючей мороси ночной.
Солнце словно нехотя восходит,
День осенний медленен и пуст.
Слышно, как рождается в природе
Отдалённых заморозков хруст.
Но уже, как будто манны с неба,
Жду забытой радости земной,
Предвкушая ликованье снега,
Тронутого узкою лыжнёй.
Лыжную ощупываю обувь,
Вроде бы добротную на вид,
И меня свечение сугробов
Голубыми искрами слепит.
«И вновь, взрезая лёд зубцом конька…»
И вновь, взрезая лёд зубцом конька,
Она идёт на риттбергер и аксель
И опадает легче лепестка,
Не отступая от своих же максим.
Так жизнь за кругом круг её влечёт,
Напоминая жёстко ей по праву
Паденьями оплаченный полёт,
Страданьями оплаченную славу.
И вновь она по яркому лучу
Взметнётся ввысь – и стадион не дышит.
А слава уже гладит по плечу
Ту, что пока овации не слышит.