— Пропади они пропадом эти яшмак и борык, чтобы я думала о них, не только надевала. Да и ни к чему это, — кто в реку залез, тому дождь не страшен.
— Пожалуй, что и так. Может сомневаться и караван-баши, но караван не должен видеть его сомнений. Тем более закон полностью поддерживает свободу женщин.
— Поддерживать-то поддерживает… но, если жизнь не принимает закона, то закон остаётся пустым звуком. Не успеет женщина оглядеться как следует, не успеет два глотка свободы сделать, как уже нет её, бедняжки. Очень это нелегко — женское равноправие утверждать.
— Нелегко и горячий плов есть, а тут дело вовсе новое, — сказал Черкез-ишан, разминая в пальцах папиросу. — Верно, запугивают активисток. Случается, что и убивают. Но и закон беспощаден к убийцам, по всей строгости их карает.
Огульнязик фыркнула:
— Строгости!.. Судили одного недавно. Три года дали и пять лет поражения в правах. А женщину этим не воскресишь. Такой карой только воробьёв пугать, когда они сами уже улететь готовы. Я бы всех негодяев без суда на месте расстреливала!
— Слишком круто гнуть — сломать можно, — Черкез-ишан прикурил, бросил спичку на пол. — Этак ты половину мужчин перестреляешь, тебя сами женщины потом со свету сживут. Перевоспитывать надо, убеждать. Предрассудок не сорняк, чтобы его можно было одним рывком выдернуть, да и не каждый сорняк выдернешь с корнем. Ничего, кончатся со временем и убийства.
Огульнязик подняла с пола обгоревшую спичку, положила её на блюдечко, подвинула блюдце к Черкез-ишану.
— Не обзавелась я ещё пепельницей… А время, что ж… Время, конечно, выход из положения, да не случилось бы, как у той лягушки, которая надеялась, что у неё со временем зубы вырастут, но так и околела, не дождавшись,
— Она просто от голода околела, — улыбнулся Черкез-ишан.
Огульнязик порозовела.
— Ты извини, пожалуйста, что ничем не угощаю… Можно бы сготовить, да скоро на службу идти.
— Не беспокойся, я не голоден… А ты… где ты служишь?
Черкез-ишан отлично знал, где служит Огульнязик, но ему хотелось, чтобы она сама сказала — легче было приступить к тому главному разговору, ради которого он, собственно, и пришёл сюда.
— На женских курсах, — ответила Огульнязик. — Женщин учу.
— Много женщин учится?
— По числу — не очень, а по хлопотам — с избытком.
— Знакомые кто-нибудь есть?
— Знакомые? — Огульнязик, сощурившись, посмотрела на Черкез-ишана. — Я ведь не знаю, кто из них тебе знаком, а кто — нет.
— Говорят, эта девушка, которая жила у отца, а потом сбежала… Она, говорят, тоже учится на курсах?
— А-а-а… — догадалась Огульнязик, — так бы сразу и говорил. Узук, что ли?.. Да, она тоже учится.
— Хорошо учится?
— Очень хорошо.
— На все руки мастерица. Такие ковры ткать умеет, что всем на удивление. И учится, оказывается, хорошо?
Черкез-ишан задал ещё несколько вопросов о работе курсов, но было видно, что это его интересует, как прошлогодний снег. Огульнязик засмеялась и посоветовала:
— Не верти клубок, когда внутри — игла.
— Неужто заметно? — шутливо удивился Черкез-ишан и, получив утвердительный ответ, сокрушённо вздохнул: — Ладно. Кто сел на верблюда, тот за седло не спрячется. Так и я, вероятно. Скажу тебе, Огульнязик, всё как есть, а ты должна будешь мне помочь в одном сложном деле.
— Поглядим сперва, не с рогами ли ваш цыплёнок, а уж потом вертел приготовим.
— Пожалуйста, гляди. Я хочу, чтобы ты пригласила к себе домой Узукджемал, и мы втроём поговорили бы…
— Что?! — неприятно удивлённая Огульнязик даже привстала. — Всё по-старому, значит? Конь по борозде омач тащит, а сам всё взбрыкивает, думает, что жеребёнок ещё? Доходили до меня слухи о твоём беспутстве, да не верилось мне, а теперь вижу, что зря не верила! И как у тебя только язык повернулся сказать такое? Начальником просвещения тебя назначили, а ты поста ринке девушек «просвещаешь»? И думать забудь об этом! В таких делах я тебе не помощница!
Черкез-ишан сделал несколько попыток прервать гневную тираду своей разрумянившейся и удивительно похорошевшей во гневе молоденькой мачехи, но не сумел и от души рассмеялся. Огульнязик сердито уставилась на него.
— Совсем мало смешного! Учти, Черкез, я тебе не позволю бесчинствовать и…
— Да погоди ты, сядь! — сказал Черкез-ишан. — Ну что ты, вблизи не разглядев, уже кричишь, что обезьяна? Ты выслушай сперва, а потом кричи, если повод для крика будет.
— Будет! — упорствовала Огульнязик. — Совсем не о чём тебе разговаривать с Узукджемал! Бедняжка только-только увидела, что у неё над головою небо есть, как ты опять со своими штучками. Нет и нет!