Мальчишка пронзительно закричал, кинулся прочь. Его отшвырнули, как котёнка, в центр круга — седобородый знаток корана поусердствовал. Черкез-ишан перехватил руку с ножом, однако вряд ли справился бы с силачом-парнем, если бы не поспешили на помощь двое дайхан. Один из них упрекнул:
— Образумься, глупец, на потомка пророка руку поднимаешь — это же ишан Черкез!
Парень сник, как бычий пузырь, из которого выпустили воздух, покорно отдал нож, указательным пальцем руки сгрёб со лба пот.
— Отпустите невольную вину, магсым… Не признал вас со зла…
— А если бы я не магсым был, тогда можно резать? — хладнокровно осведомился Черкез-ишан.
Парень виновато улыбнулся.
— Не стал бы я никого резать, магсым, я не калтаман и не басмач.
— Приятно слышать. Но и ребёнка бить — тоже нельзя. У тебя есть дети? Ты любишь своих детей?
— Кто же детей не любит? Не может быть такого человека, который не любил бы своих детей.
— Вот видишь, оказывается, ты совсем хороший человек, добрый. Почему же так жестоко поступаешь с этим несчастным? Он такой же ребёнок, как и твои дети, только люди, которые могли бы любить его, умерли. Винить его за то, что он очутился в таком положении, всё равно что бить чувал за то, что его прогрызла крыса. Пожалеть его надо, приютить, а не накидываться с побоями.
— Хе! Так он же — «самарский!» И по-нашему не понимает.
— Ребёнок он! — воскликнул Черкез-ишан. — Уразумей это, добрый ты челозек! Человеческий ребёнок, а не детёныш диких кабанов, что бродят в зарослях тугая! Он не понимает наших слов, но он — смотри! — понимает всё, о чём мы говорим. И ласку человеческую. отношение сердечное тоже всегда поймёт. Ему-то, бедняжке, и лёг всего семь-восемь, не больше, а пережил, вероятно, столько, что верный камень и тот сжалился бы над ним.
Речь Черкез-ишана произвела впечатление — слушатели вздыхали, покачивали словами, тихо переговаривались, и в словах их звучало сочувствие, желание помочь. Мальчишка смекнул что ему больше ничего не угрожает, приободрился но на всякий случай держался поближе к Черкез-ишану.
— Простите, магсым, погорячился я, — пробормотал парень, — гнев в голову ударил… из-за этих вот висюлек, будь они неладны,
— Зачем же так, — сказал Черкез-ишан, — это красивая вещь, настоящее искусство. Слава мастеру, чьи руки начеканили золотой узор на серебре, я преклоняюсь перед его талантом. В этих украшениях скрыта волшебная сила, и когда мы, сидя дома, слышим на улице их нежный перезвон, невольно думаем: «Какая же красавица надела украшения?»
— Хорошо сказано!
— Магсым говорит — как стихи Махтумкули читает!
— Прекрасные подвески, — продолжал Черкез-ишан. — И всё же, думаю, жена твоя рада, что её освободили от этих украшений. Прикинь: в них весу — четыре, а то и все пять фунтов. Легко ли таскать постоянно такую тяжесть? Да ещё когда у тебя шестифунтовый борык на голове, да пуренджик накинут. Надень такое на русскую женщину — у неё на другой, день шея станет, как у старого верблюда. А наши бедняжки — терпят, молчат, держатся изо всех сил. Нет, парень, наверняка жена твоя добрым словом поминает воришку, наверняка надеется, что ты споткнёшься по дороге и не догонишь его.
Вокруг засмеялись, стали подтрунивать над парнем. Он беззлобно отшучивался. Кто-то протянул мальчишке кусок чурека. Черкез-ишан взглянул на доску объявлений, достал часы. Мальчишка, уплетая хлеб, впервые подал голос:
— Фартовые бочата, — сказал он по-русски, кивнув на часы.
— Что ты сказал? — не понял Черкез-ишан.
Мальчишка потупился, ковыряя пыль пальцем босой ноги.
— Ладно, успеем, — Черкез-ишан щёлкнул крышкой брегета, взял мальчишку за руку. — Будьте здоровы, люди! Успеха вам в ваших делах!.. Идём, «самарский»!
Их проводили дружными пожеланиями здоровья, счастья и удач.
Когда они отошли подальше от вокзала, мальчишка сказал:
— И не «самарский» я вовсе!
— Как же не самарский, если такой замурзанный? — засмеялся Черкез-ишан. — Тебя, наверно, в семи водах не отмоешь.
— Мне и без воды светит, — улыбнулся и мальчишка.
Они говорили по-русски. Неожиданно мальчишка сказал по-туркменски, сказал чисто, без акцента:
— Отпусти руку, дядя-ишан, я не убегу. Куда мы идём?
От удивления Черкез-ишан даже остановился.
— Вот это да! Откуда ты, оглан?
— Из Гавунчи.
— А Гавунча — это где?
— Не знаешь, что ли? Где узбеки. Рядом с Ташкентом.
— Как сюда попал?
— С ребятами приехал. На крыше вагона.
— Родные у тебя есть?