Окольной тропкой он подъехал к порядку Бекмурад-бая. Соскочив с коня, замотал повод за таловый куст и пошёл пешком в сторону кибиток. Собаки, бросившиеся к нему с глухим ворчанием, успокоились, завиляли хвостами, признав знакомый дух.
Бекмурад-бай встретил брата с обычной сдержанностью, хотя и был недоволен его появлением — Аманмурада взяли на заметку власти, и ему следовало быть осторожней, не навлекать на других подозрение, которого и без того в избытке. Кто ходит по краю обрыва, тот волен красоваться собственной удалью, но сдуру загреметь вниз, да ещё брата за собой потащить — чести мало.
— Пошли кого-нибудь лошадь постеречь, — попросил Аманмурад, глядя, как брат занавешивает окна и убавляет в лампе огонь.
— Не украдут, — ответил Бекмурад-бай.
— Все честными стали в ауле? — Аманмурад оборвал нервный смешок. — Не воровства опасаюсь, а досужих глаз: кои я опознают — и мне не сдобровать. Или вместе с ворами и недруги наши перевелись? Тогда поздравляю тебя.
— Плохо в ауле, — сумрачно сказал Бекмурад-бай, — хоть беги отсюда на край света. Прежде знали: этот — Друг, этот — враг. А нынче ничего не разберёшь, никому не доверишься — сегодня он у твоего сачака сидит, а назавтра, глядишь, всю родню твою до седьмого колена поносит. Не люди стали, а так, вроде камыша под ветром, а ветер всё чаще от нас дует.
— Меле с Аллаком воду мутят?
— Они — мелочь, хотя и блоха тоже кусает, но от блошиных укусов ещё никто не умирал. Опаснее другие. Ячейки какие-то организуют, где ни свата, ни брата нет, одна голая правда сидит.
— Для чего сидит?
— Чтобы людей по рёбрам бить, ни чужих, ни своих не жалея.
— Хе! От такой правды все разбегутся, даром что она — голая, — хихикнул Аманмурад. — Каждому свои рёбра дороги.
— Если бы бежали, а то наоборот — в ячейку все лезут.
— Значит, выгода есть?
— Веру они там большую получают.
— На всякую веру недоверие есть.
— У них — нету. Скажут: «Белое» — власть верит им, скажут: «Чёрное» — власть тоже верит. Народ к себе принимают, смуту сеют в умах людей, все устои потрясают. Вон девчонка эта, дочка Худайберды покойного, как в город ушла — шайтан её ведает, в какие двери она стучалась, какими доходами жила. Теперь, видишь, вернулась с гонором, учёная, в аулсовете сидит. Даром что она аульных женщин разными словами с толку сбивала, нынче решила собственный пример показать — без калыма замуж выходит.
— Говорят, власть фирман издала, по которому калым вообще отменён, — сказал Аманмурад.
Бекмурад-бай махнул рукой.
— Власть! Её дело такое — законы издавать. А ты свою голову имей на плечах. Пока закон на бумаге — он только яйцо. Но если ты его под курицу положишь, неизвестно, что вылупится — цыплёнок или птица Симрук: либо ты съешь, либо тебя съедят.
— Ты, конечно, умнее меня, лучше во всех делах разбираешься, — согласился Аманмурад, — хотя я и не понимаю, какой вред может быть от того, что одну беспутную девку выдадут замуж без калыма. За неё, может, и калым-то никто не дал бы, значит, весь позор — в её подол. Другие по её примеру вряд ли захотят честь свою терять — каждому правоверному понятно, что только порченую вещь за бесценок отдают на базаре. Не понимаю я, джан-ага, твоих опасений.
— Придёт время — поймёшь, — хмыкнул Бекмурад-бай. — Петух тоже не понимал, зачем его ощипывают, пока с вертела не запел. Как прижмут тебя ячейки да актив, тогда сразу закричишь: «Дядя!»
— Какой актив? — набычился Аманмурад.
— Меле, Аллак и другие с ними.
— Босяки голоштанные!
— Были босяки. Теперь это кулак над твоей головой: пристукнут — и аминь не скажут.
— Убить их! — вдруг взъярился Аманмурад. — Уничтожить!
— Тише, ты! — осадил его Бекмурад-бай. — Крови брата своего захотел?
— При чём тут брат? Я сам их уничтожу!
— Тихо, — повторил Бекмурад-бай. — Прежде чем ступить, семь раз впереди себя землю посохом ощупай. Нынче за собаку, убитую в Бухаре, лишают жизни козу в Герате.
Бекмурад-бай принадлежал к той категории людей, о которых уважительно говорят: «Ещё струны дутара натягивают, а он уже знает, какая мелодия будет сыграна». То есть, иными словами, мог не только здраво оценить обстановку, но и в какой-то мере предвидеть грядущий день. Поэтому он старался вести себя тихо и расчётливо, не создавать вокруг своего имени лишних разговоров. Несколько дней назад он крепко изругал и даже выгнал из своего дома людей, которые, вознамерившись поджечь дом, где проводились собрания партийной ячейки, пришли посоветоваться.