Позже в тот день Кристофер сказал, что именно в этот момент у него возникло ощущение, будто он находится в церкви. Мистер Амос жестом велел нам пристроиться по бокам от Эндрю, в то время как сам прошагал перед тележкой и широко распахнул двери – так, чтобы мы с грохочущей между нами тележкой торжественной процессией могли прошествовать в комнату. Но вышло не совсем гладко. Как раз в тот момент, когда мы дошли до дверей, Эндрю пришлось остановить тележку, чтобы пропустить вперед молодую светловолосую леди.
Она была очень красивой. Мы с Кристофером были в этом согласны. Мы оба на нее уставились, хотя и заметили, что Эндрю старательно не смотрит на нее. Но она, похоже, не видела ни меня, ни Кристофера, ни Эндрю, хотя и кивнула мистеру Амосу и сказала:
– О, хорошо. Я как раз успела к Чаю.
Она прошла в комнату и беспокойно уселась на один из нескольких шелковых диванов – напротив леди, которая уже там находилась.
– Матушка, только представь…
– Тише, Фелиция, дорогая, – велела другая леди.
Потому что церковная служба еще продолжалась, и другая леди – графиня – не хотела ее прерывать. Она принадлежала к тем людям, которым необходимо, чтобы всё было четко и совершалось в правильном порядке.
Если на графиню посмотреть мельком, можно было подумать, будто она ровесница леди Фелиции. Она была такой же светловолосой и такой же стройной, а благодаря темно-лиловому платью ее лицо казалось чистым и нежным, почти как у подростка. Но стоило ей пошевелиться, и сразу становилось видно, что она годами училась грациозно двигаться. А когда она говорила, ее лицо принимало ужасно ласковое выражение, так что становилось понятно: выражения она тоже изучала годами. И тогда уже замечаешь, что нежный вид – это аккуратный, старательный, искусный макияж.
Мистер Амос дважды едва заметно дернул подбородком, отправив нас с Кристофером стоять, прислонившись спиной к стене, на противоположном от двери конце. Эндрю остановил тележку и закрыл дверь – практически бесшумно, – а мистер Амос тихо достал набор маленьких столиков, которые расставил рядом с двумя леди. После чего они с Эндрю ходили туда-сюда, туда-сюда от тележки к столикам, располагая на трех столиках тонкие тарелки с золотой каймой, и рифленые чашки, и блюдца, а затем – салфетки и маленькие вилки и ложки. Потом настала очередь ставить чайник на специальную подставку на другом столике, ситечко в чашке, кувшин сливок с золотыми краями и наполненную сахарными кубиками вещицу в форме лодки. Всё в идеальном порядке.
После чего наступила пауза. Дамы сидели. Чайник тоже сидел на месте, и от него шел легкий пар.
Кристофер, который смотрел прямо перед собой с таким отсутствующим видом, будто у него вовсе не было мозгов, сказал, что в тот момент он думал, что чай в котелке скоро остынет. Или перестоится. Я тоже немного думал об этом. Но в основном я чувствовал себя обманутым. Я таращился и таращился на графиню, надеясь, что внезапно пойму: именно она является причиной моего Рока. Я смотрел даже на леди Фелицию, спрашивая себя, не она ли это, но я знал, что она просто обычная жизнерадостная девушка, которой приходится чинно вести себя в присутствии графини. Графиня же была затаившимся драконом. Именно поэтому я думал, что она могла оказаться той самой. Она сильно походила на учительницу, которая была у нас в третьем классе. Миссис Поллак казалась очень ласковой, но могла заставить тебя по-настоящему страдать, и я видел: графиня точно такая же. Но я не мог уловить никакого озарения о ней.
Тогда, наверное, это граф Роберт, подумал я.
– Амос, – произнесла графиня очаровательным мелодичным голосом. – Амос, возможно, ты мог бы сообщить моему сыну, графу, что мы ждем его на чай.
– Конечно, миледи, – мистер Амос кивнул Эндрю, и Эндрю выскользнул из комнаты.
Мы ждали еще какое-то время – по меньшей мере минут пять, судя по тому, как начали болеть мои ноги. Затем Эндрю проскользнул между дверями обратно и зашептал мистеру Амосу.
Мистер Амос повернулся к графине:
– С сожалением вынужден сообщить вам, миледи, что граф Роберт уехал в Ладвич двадцать минут назад.
– Ладвич! – воскликнула графиня, и я озадачился, почему она не знала. – Чего ради, во имя всего святого, ему понадобилось ехать в Ладвич? И оставил ли он какие-нибудь сведения, как долго собирается отсутствовать?