На Рождество новоиспеченный герцог Виндзорский получил в Вене отправленную с Ямайки телеграмму следующего содержания:
«Примите наилучшие пожелания к Рождеству от бывшего королевского министра, который относится к Вам с еще большим уважением, чем прежде, испытывает к Вам неизменное расположение и самые преданные чувства, а также горько сетует на то, как отвратительно и глупо с Вами обошлись, страдает от низких и гнусных нападок на Вас и сожалеет, что Британская империя потеряла монарха, который благоволил к самым малым из своих подданных.
Пять месяцев спустя жизнь обоих королевских братьев достигла апогея: один женился на своей подруге, другой получил корону. О том, что происходило в душе младшего, свидетельств у нас пока не имеется. Но его прошлое, его характер, а главное, слова его старшего брата, который не изменил своего мнения, говорят нам о добром отношении нового короля к бывшему. Младший не мог помешать тому, что произошло с Эдуардом, он прекрасно понимал, насколько узок его круг, насколько иллюзорна власть короля, хотя его считают самым могущественным в мире.
Когда 12 мая 1937 года Георг VI сидел на троне в Вестминстере, где уже шесть веков архиепископы короновали его предшественников, когда вокруг него собрались самые знатные представители Англии и всей Империи, когда пэры Англии в роскошных одеяниях один за другим преклоняли перед ним колено, воздавая ему почести, — тогда, глядя на эту блестящую театральную сцену, он, наверное, думал о том, какие мрачные истории рассказывали могилы, расположенные там, в апсиде древнего собора. Эти камни поведали об убитых королевских сыновьях, о королевах, при жизни осыпавших друг друга оскорблениями, а теперь упокоившихся рядом, о перстнях, приносящих несчастья, о бурных страстях — вечных спутниках власти. Георг VI был не первым, кто получил корону при неожиданных, даже романтических обстоятельствах.
Этой короны он не желал. Все три месяца прошлого года, когда развивался кризис, он держался в стороне от фракций, терзавших его брата и в конце концов подтолкнувших его к тому, что архиепископ, проговорившись, назвал surrender[85]. Королевская власть нисколько не привлекала его, но ему приятно было видеть, как его молодая жена, сидя чуть поодаль от него, на втором троне, очаровательно играла в королеву.
Глядя на нее, он, возможно, думал о своем старшем брате, как раз в те дни приехавшем на Ривьеру к своей подруге, чтобы готовиться к свадьбе. Абсурдный закон предписывал четыре месяца карантина этим двум людям, любящим друг друга. Наверное, Альберт-Георг думал о том, что его самого за все эти годы никто никогда не заставлял разлучаться с женой даже на месяц. Человеческие чувства, история их браков, память о детстве и родителях, — все это внутренне соединяло Георга с тем, кто сейчас мысленно был с ним, в этом соборе.
Вон там, в царственной позе и тоже с короной на голове, была его мать. Ее сердце томило странное волнение. У нее отняли одного сына, чтобы водворить на его место другого, — таков был этот печальный обмен. Один сидел здесь облаченный в пурпур и увенчанный короной, держа скипетр и державу, в сказочном костюме; но эти одежды предназначались его старшему брату, тому, который сейчас должен был принимать корону в этом соборе. Оба были ее сыновьями, но привилегия всегда отдается первенцу.
Конечно, эта семидесятилетняя женщина думала о том дне — с тех пор минуло уже полвека, — когда такой же ужасный обмен оставил след в ее судьбе. Ее жених, принц Уэльский, умер, но вскоре его младший брат явился просить ее руки. Так же, как сегодня Георг принял корону вместо Эдуарда, ее будущий муж получил ее руку, отданную его брату; а потом она стала королевой. Здесь, в этом же соборе, перед теми же самыми канделябрами, под теми же стягами… Корону, которая теперь сверкала на темных волосах молодой женщины, тогда возложили на ее пышные локоны, уже тронутые сединой. Четверть века минуло с тех пор.
Далеко оттуда, по ту сторону моря старший брат слушал по радио подробный рассказ о своей собственной коронации. Он, должно быть, испытывал странные чувства, словно давно уже умер: та же дата, та же мантия — все, что предназначалось ему; он слушал голос архиепископа, который причинил ему так много зла, а теперь короновал его брата. Эдуарду был знаком этот спектакль, поскольку, будучи шестнадцатилетним принцем, он сам преклонял колено на коронации собственного отца. Что же произошло с тех пор? Он видел мир и людей, сражения и войну, но всегда оставался одиноким. Теперь он держал за руку любимую женщину. И она, наверное, не улыбалась, слушая другую, что теперь была на ее месте.