— Это часть показаний Лапочкина, — произнес Шорохов, подняв над столом исписанный лист. — Он оказался умнее, я бы даже сказал, мудрее тебя, Куранов. Прочитать?
На тусклом лице Куранова застыла растерянность. С минуту кабинет охраняла тишина.
— На, читай! — предложил Шорохов, подтолкнув на край стола лист. — Сам читай, разрешаю.
Помедлив, Куранов зло схватил лист. Читал настороженно, перечитывая отдельные места: «Белые вязаные перчатки, которыми Куранов выдавил стекло в двери магазина, должны находиться у него дома...»
Злая улыбка вильнула на искаженных губах Куранова. Дышал он шумно, через стиснутые зубы, слегка подкопченные табачным дымом.
— Вот! — Шорохов вытянул руку поперек стола. На ладони белел клочок неопределенной формы. — Данная штуковина найдена при осмотре магазинной двери. Она, вероятно, от твоих перчаток. Впрочем, экспертиза откроет нам тайну — перчатки мы найдем!
И снова в кабинете наступила тишина. Начальник милиции и следователь ждали, что скажет, Куранов, хватит ли у него смелости рассказать правду.
— Пишите, — прошептал он наконец и попросил закурить.
— С этого и следовало начинать. — Арбузов взял со стола принесенную бумагу и ушел. В коридоре его остановил смех, долетевший из-за двери комнаты для приезжих. Он машинально открыл дверь, увидел: Погодин, облокотившись на небольшой стол, смеется. Перед ним на стуле сидит Крестов, вздрагивая от смеха.
А произошло вот что. Крестов, как и характеризовали его в Приуральске, оказался словоохотливым, веселым, неунывающим. Даже на официальном допросе шутил. Погодин в меру поддерживал шутки, чтобы не потерять доверительные контакты. Выбрав подходящий момент, сказал:
— Вот что, Семен! О краже в Косых Бродах наш разговор можно считать оконченным, картина ясна. Скажи-ка мне, из какого магазина ты выудил вот эту вещицу? — Погодин поднял над столом изъятые у Крестова часы.
— Ха! Из здешнего же.
— Нет, эти часы из другого магазина.
— Кто сказал?
— Вот этот следователь. — Погодин ударил ладонью по небольшому блокноту, лежавшему на столе справа.
— Он говорить умеет! — Крестов улыбнулся.
— Еще как! Здесь номера всех выкраденных часов. Давай уж до конца будем откровенны.
— Я и так откровенный. Я такой: уважаю труд свой и труд угрозыска. Вижу, меня закапканили — иду в признанку.
— Я жду ответа.
— А! Из Майского магазина...
Погодин очень подробно записал показания Крестова, как он и Куранов обокрали магазин в небольшом пристанционном поселке Майском. После того, как Крестов поставил свою подпись в протоколе допроса, Погодин весело спросил:
— Сколько вы еще магазинов обокрали?
— Как? — Крестов удивленно улыбнулся, барабаня ладонями по коленкам.
— Часы, которые я тебе показал, выкрадены не из Майского магазина, а из Лагушинского, а вот эти, — Погодин приподнял вторые часы, — из Калиновского. Номеров часов с кражи Майского магазина у меня вообще нет.
— Эх, гадство! — Крестов ударил себя по шее и расхохотался, поняв, что проговорился. — Ну и даешь, начальник, а? Ну и бортанул ты меня, крепко закапканил, а? Не думал, что в милиции есть асы...
В это время и появился Арбузов.
— Плакать надо, а не хохотать, Крестов, — сказал майор.
— Ха! Плакать! Вышку не дадут? Нет. Остальное нам все до лампочки. Пока сижу — коммунизм построят. К тому времени и я буду сознательный элемент.
— А все-таки, Крестов, тебе стоит серьезно подумать о жизни.
— Подумаю, майор, времени хватит.
Слушая показания Крестова, Арбузов с восхищением отметил, до чего просто, но размашисто, с удивительной логикой и наступательностью Погодин ведет допрос.
— Лапочкин? — переспросил Крестов. — Мы брали его только на одну кражу, в Косые Броды. Он отказывался, я уговорил...
Крестов пояснил, что в магазинах они брали только мелкие товары: наручные часы, кулоны, серьги, бусы.
— Где находится выкраденное?
— У бабушки Куранова, в Приуральске.
— Точный адрес, место?
— На чердаке сарая, в старом кирзовом сапоге. Адрес не знаю, ночью были.
Арбузов вышел, но через пять минут возвратился, сказал Крестову:
— Куранов утверждает, что никакой бабушки у него нет, и из других магазинов, кроме Косых Бродов, он краж не совершал.
— Волоките его сюда! — Крестов вмиг стал неузнаваем. В глазах заметались злые отблески, смотрел он затравленно, исподлобья, от резких движений под ним скрипел стул.
Погодин позвонил по телефону, и вскоре Шорохов ввел хмурого Куранова. Крестов рывком повернулся на стуле, грубо сказал:
— Отдай, Крот! Все отдай! Ты что, захотел на моей хребтине проехать? Брали вместе, расплачивайся один Крест?
Куранов покорно опустил глаза в пол, не сказав ни слова.
Крестов мягко сказал:
— Меня закапканили намертво, Слава. Они все знают. Надо отдать, легче будет. Для нас с тобой же.
Эта неофициальная очная ставка, не занесенная в протокол, в Куранове все перевернула. На продолженном допросе он уже ничего не скрывал...
Шел десятый час вечера, когда машина с начальником милиции, следователем и задержанными ушла в районный центр. Проводив ее, Погодин сказал Колокольчикову:
— Ладно, Дима, иди отдыхай, выспись досыта.
— А вы?
— Позвоню Огородникову — и тоже на боковую.
— Домой разве не поедете?
— Нет. Ночую здесь. Поезд в Приуральск придет поздно. Хозяйку беспокоить не хочется, очень добрая старушка.
— Разве на частной квартире живете?
— На частной.
— Мне почему-то казалось — в своем доме, с родителями.
— Нет у меня родителей, я детдомовец.
— Как? — вырвалось у Колокольчикова, точно он ослышался.
Погодин грустно поглядел в большие глаза коллеги, уловил в расширенных зрачках удивление и смолк. Звонкая тишина короткими волнами закачалась в ушах.
— Извините, Николай Иванович... я не хотел...
— Плохо знаешь, Дима, детдомовцев, — задумчиво заговорил Погодин, растревоженный воспоминаниями. — В основном они очень честные, дружные, как моряки, душевные, хотя жизнь кинула их в жесткие условия, им не хватает родительской ласки. Оттого они иногда бывают замкнутые, порой грубоваты.
— У вас родители погибли в войну?
— До войны. Жили мы в деревне. Кругом — березовый лес, рядом — озеро. Место красивое. Осень в тот год стояла сырая, холодная. Мать ждала ребенка, но ходила на уборку картофеля. Простудилась. Ее, больную, увезли в роддом. Во время родов она умерла.
Лицо Погодина стало неподвижным, неторопливый голос ослаб. Колокольчиков слушал, не мигая.
— И врачи не спасли?
— Спасти было невозможно.
— Ну а ребенок остался жив?
— Отцу сказали: «Умер». Но так ли это — кто знает?
— Да-а.
— После этого отец затосковал, часами просиживал без движения. Люди уговорили — женился, привел моложе себя. Ночевала три ночи — ушла. Вторая, старше его, тоже не стала жить. Любовь его, мама, видимо, всю с собой взяла, не оставила другим женщинам.
— Да-а.
— Через год и отец умер. Спали мы на полатях. Проснулся я — на дворе светло. Он всегда вставал рано, а тут... Тормошу — не реагирует... Не помню, как перелез через него и пулей вылетел из дома, заорал на всю деревню. От слез задохнулся. Когда в дом сбежались люди, я забрался в амбар, закрылся на крючок, зажал рот ладонями... Потом услышал в ограде женские крики:
— Где Колька? Кольки нет!
— В лес, наверное, убежал — рядом! На березе повесится!
— Амбары проверьте! — Сорвали дверь с крючка, а я, как перепуганный мышонок, в углу сжался... Женщины заголосили, уговаривают. Кто-то прибежал с ведром воды и выплеснул на меня. Вот так я и осиротел.
— Да-а.
— На следующий год — война. Опекун уехал на фронт, а в ноябре сельский Совет решил отправить меня в детдом, там легче пережить войну. Помню, сел я в сани-розвальни на солому, завернулся в старый овчинный тулуп, тронулись. Вьюжило. На столбах провода выли. И сам я волчонком завыл.
Погодин с минуту молчал и не шевелился. Он налил из графина в граненый стакан воды, сделал два затяжных глотка.
— Вот так и расстался я с родной деревенькой.
— Детство незавидное. — Колокольчиков тяжело вздохнул. — А в милицию какая вас дорога привела.
— Случайность. Когда получал паспорт, пригласили в смежную комнату. За столом сидел человек в штатском. Оказалось, он хорошо знает мою жизнь. У меня — глаза на лоб. Потом незаметно втянулся в разговор. Он убедил, что мне понравится работа в милиции, и я согласился в оперотдел, к нему в отделение. Уже на улице он спросил: «Как поживает Анастасия Васильевна? Здорова ли?» (это хозяйка, у которой я остановился на квартире).
— Вы спросили, откуда ему так много известно о вас и о вашей хозяйке?
— Спросил. Он рассмеялся: «Так она же моя мать».
По лицу Погодина скользнула улыбка.
...Погодин заказал разговор с Огородниковым, устало провел ладонью по лицу.
Вскоре вызвали Огородникова.
— Валентин Андреевич? Погодин беспокоит...
— Ну как там у вас, получается что-нибудь?
— Все сделано. По Дымову — несчастный случай, преступления нет. Версия об убийстве отпала.
— Так! Хорошо. Как с кражей?
— Сегодня задержана группа Крестова.
— Результат?
— Признали кражи из четырех магазинов.
— Да? Из четырех, говоришь?
— Да.
— Молодец, Николай Иванович! — голос Огородникова подобрел, стал мягким, приятным. — Когда приедешь?
— Завтра. Много ценностей в Приуральске спрятано, надо изымать.
— Хорошо, Николай Иванович. Да! Кое в чем я раньше был не прав. Извини. Чувствую: ты на меня в обиде.
— Был. Сейчас нет.
— Хорошо, что мы поняли друг друга...
Закончив разговор, Погодин медленно положил трубку. Матовая лампочка у потолка мигала, как сторожевой маяк в ночном море. Уловив несмелый стук в дверь, Погодин устало произнес:
— Да-а.
Вошла немолодая женщина с серьезным лицом. В ней Погодин узнал жену участкового.
— Извините, — робко начала она, — только что звонили с сельповской базы, думали, мой дома, не знали, что все еще в больнице. Я решила вам сообщить...
— Слушаю.
— Пьяный бушует, с ружьем. А в доме дети.
— Где?
— По улице Выгонной, дом двадцать один.
— Далеко отсюда?
— Далеко. На задворках Совета.
— Как же быть? У вас нет ключа от мотоцикла.
— Есть. Захватила с собой. Мой-то и Колокольчиков на одном ездят.
— Дайте поскорее.
С ключом в руке оперативник выбежал во двор. Свет фары разрезал темноту, мотоцикл вылетел за ворота, круто свернул на длинную пустынную улицу. Представилась кошмарная картина: отупевший пьяный, перед черными стволами женщина с ребенком, прижатым к груди, в ее глазах ужас... Погодин судорожно добавил газу, будто в случившемся был виновен и без того надрывно ревущий мотоцикл, летящий на недозволенной скорости.
Вот и здание Совета. Резкий поворот влево, еще влево. В свете фары — цифра двадцать один. Не выключив мотора, Погодин бросился во двор с пистолетом в руке. Нырнул в темные сени, рванул на себя тяжелую дверь.
— Руки! — крикнул он, заслонив собою онемевшую от страха женщину. Ружейный выстрел ослепил лейтенанта. Его качнуло. И в ту же секунду он нажал спусковой крючок пистолета. Хулиган упал замертво.
...Погодин умер по пути в поселковую больницу.
Спустя пять дней с телеграфного аппарата в Приуральске слетела адресованная ему телеграмма: «Выехала поездом 88 вагон 9 Таня».