ВСКОРЕ СРЕДИ камней развалин затрещал костер из старых сучьев и сломанных веток. Они сели полукругом, прислонившись спинами к последней уцелевшей стене — части древней башни, восемнадцатифутовой глыбе почерневшего от времени камня. Если бы за ними пришел враг, ему пришлось бы пройти по тропе. Запах жарящейся свинины плыл вместе с дымом. Ночь над головой сгустилась, и сквозь разрывы в облаках замигали звезды. Снага уставился на них.
— Я не видел такого света с тех пор, как сам был молокососом.
— Ты все еще молокосос, — проворчал Хрунгнир. Снага искоса взглянул на него.
— Ты родился в Мидгарде, верно?
Хрунгнир ударил себя в грудь:
— В горах Кьолен!
Снага усмехнулся:
— Я родился в Нидавеллире. Примерно через двадцать лет после твоего отца, Балегира. Он и мой отец были братьями. И это делает меня, что? На тысячу лет старше тебя!
— Ты лжешь!
Хрунгнир посмотрел на Нэфа, который был старшим из его братьев, ожидая подтверждения. Но Нэф кивнул скрагу.
— Он не ошибается, ты, крыса. Старый Снага, вот этот, был в зале Манаварга в ту первую ночь блота Отца Локи. Он скраг, а не каунар только потому, что его собственный отец предал его.
— Этот червяк задушил меня, — пробормотал Снага. — Сказал, что я обесчестил его, поддавшись на ложь Спутанного Бога.
Хрунгнир хмыкнул. «Что ж, мы могли бы навестить твоего старого папашу в Нидавеллире. Хоть как-то отплатить, а? Ведь мы одна семья и все такое». — Нэф приподнял бровь и пробормотал что-то в знак согласия, обгладывая свиное ребрышко.
И впервые за тысячу смертей Снага по-настоящему улыбнулся:
— Это далековато, но я знаю дорогу. И если уж мы все равно отправляемся на Костяной паром…
Расчетливый взгляд Скэфлока, оторвавшись от молчаливого наблюдения, устремился в самое сердце костра.
— Твой отец, он ведь кузнец по золоту, так? Это означает неплохую добычу.
— Мы могли бы вернуться в Настронд и жить как короли, парни, — сказал Хрунгнир. — Даже ты, скраг. — Их смех эхом разнесся среди руин.
НОЗДРИ СЛУГИ раздувались, когда он вдыхал мириады ночных запахов — запахов, о которых он почти забыл: сырого камня и мха, грязи на берегах реки Гьёлль, гниющих листьев под раскидистыми ветвями Хрехольта. На вкус это были миазмы пота и мочи, чеснока и мяса, раскаленного железа и горящей сосновой смолы.
Но сквозь ночную вонь, почти скрытую одеждой, кольчугой и жилистой плотью, слуга учуял самую сладкую добычу из всех… металлический аромат горячей, пенящейся крови. Он струился прямо под кожей жертвы, плыл через мускулистое сердце, и придавал запах губчатым мешочкам внутренних органов — печени и легким. Он пульсировал в переплетениях артерий и вен и доходил до мельчайших капилляров: аромат черного вина Мидгарда. Крови скрелингов.
И он приближался.
Маленькая охотница показалась в поле зрения. Она вышла из Хрехольта и направилась к тропинке, ведущей на вершину холма, туда, где бледно-оранжевый отблеск их костра освещал руины. Она прошла мимо входа в пещеру, и — безмолвный, как смерть, — слуга Идуны последовал за ней.
Челюсти существа раскрылись, сухожилия заскрипели в гробовой тишине ночи; его сухой, как соль, язык высунулся между клыками из почерневшей слоновой кости, лаская пустой воздух, который пах предвкушением, едким и острым. Его вкус был похож на аромат крови, пульсирующей прямо под кожей маленькой скраг. И… на что-то еще. Его вкус был похож на ненависть. Тварь зарычала. Она знала ненависть. Она знала ее форму и текстуру. Она знала, какие формы принимает ненависть. Ненависть напомнила ей о потерянной жизни. Тварь бесшумно пошла за Кётт.
Маленькая скраг сделала еще дюжину шагов, прежде чем поняла, что что-то не так. Она остановилась. С хмурым выражением на наполовину скрытом лице крошечная охотница запрокинула голову и понюхала ночной воздух, поморщившись от внезапного зловония, которое окутало ее. В поле зрения скользнул нож. Она обернулась, сверкая желтыми глазами… и увидела, кто ее преследует.