Со смехом и грубыми шутками, лязгая кольчугами и бряцая сбруей, волки возобновили охоту.
КОРЕНЬ ИГГДРАСИЛЯ укрывал Мимисбрунн, и они увидели Корень задолго до того, как Гримнир заметил тропинку, ведущую к Колодцу. В слабом свете заходящего солнца он увидел то, что показалось ему горной грядой, высеченной из грубой, шершавой древесины. На склонах гор, словно лес, рос мох, а вершины блестели от инея.
С наступлением ночи они спустились по заросшей сорняками тропе в лощину, выветренную из почвы Ётунхейма временем и стихиями. Тропа привела их к похожему на пещеру отверстию, окаймленному свисающим мхом и древними сталактитами из расщепленного дерева. Из него исходил пар, влажный выдох, пахнущий затхлостью, старым деревом и сладковатым запахом благовоний.
— Это все, да? — пробормотал Гримнир. — Охраны нет?
Гиф взялся за ножны, поправляя оружейный пояс на бедрах.
— Я никогда о таком не слышал.
— Думаешь, они просто впустят сюда любую старую крысу? — Гримнир вытащил меч из ножен. — Кто такой этот Мимир? Скади говорила, что он был свирепым грубияном, который защищал свой колодец, как бешеный пес.
Гиф ухмыльнулся:
— Дай угадаю… Она рассказала тебе историю о том, как Мимир и Один быстро подружились, но для этого потребовалось, чтобы Всеотец вырвал себе глаз?
— Да, — кивнул Гримнир. — Звучит примерно так. Это правда?
— Что ж, это правда, но лишь отчасти. Все это так или иначе происходило, но они так и не стали близкими друзьями. Один был Лордом Асгарда, а Мимир был просто еще одним проклятым ётуном, хотя и тем, кто строил планы намного выше своего положения. Но у него было то, чего хотел старый Одноглазый. — Гиф указал путь вперед. — Он ухитрился отправить Мимира с посольством к вождю ванов, чтобы заключить мир между двумя кланами: ваны и асы подрались бы из-за цвета неба, если бы у них была хоть малейшая возможность. Так вот, некоторые говорят, что вождь ванов оказал Одину услугу; другие говорят, что Мимир злоупотребил его гостеприимством… как бы там ни было, Мимир в итоге сократился на голову, и эта голова была отправлена обратно в Асгард в мешке. В конце концов, Всеотец получил то, что хотел, — право собственности на Колодец. Один, однако, сжалился над Мимиром.
— Как?
Гиф кивнул:
— Увидишь. Пошли.
Они вдвоем переступили порог Мимисбрунна. За клыкастой пастью входа пещера превратилась в широкую извилистую глотку, ведущую в брюхо какого-то легендарного левиафана. Неровные ступени, вырезанные из корней Иггдрасиля, вели их все глубже в землю. Кости и обломки хрустели под каблуком Гримнира; паутина касалась его лица, вызывая мурашки дурного предчувствия по его скрученному позвоночнику. Шипение, которое издавал Гримнир, смахивая ее, эхом отзывалось в гнетущей тишине.
С каждым шагом темнота вокруг них бледнела. Сначала она была серебристой, как лунный свет; затем исчезающую темноту окаймили янтарь и золото. И когда они прокрались по последней изогнутой лестнице, их взору предстало чудесное сердце Мимисбрунна.
С первого взгляда открывшаяся картина напомнила Гримниру лесной сад в Зеландии, в Дании, где более трехсот лет назад он заставил гнома Нали, сына Наинна, открыть Дорогу Ясеня; здесь тоже было что-то вроде храма, обители забытых богов. Светильники фантастических форм, от медных и серебряных до стеклянных и золотых, отбрасывали лучи света на пол, покрытый множеством корешков. В воздухе витал дым от курильниц и жаровен. Здесь слабо пахло весной, полевыми цветами и кедровыми ветками.
Источник Мимира брал свое начало далеко над головой Гримнира, где из сердцевины Иггдрасиля вытекал источник холодной сладкой воды; она собиралась в поросших мхом лужицах, сочилась по обнажившимся корням и капала с вьющихся побегов, лишенных коры, смешиваясь с соком-кровью Старого Ясеня. В конце своего путешествия вода Колодца выплескивалась в центр круглого, окаймленного камнем пруда среди переплетения корешков на полу.
А на каменной полке, выступающей из стены за бассейном, на них смотрела отрубленная голова ётуна. Она была размером с валун; бледные и бескровные черты ее лица казались вылепленными скульптором из старого воска. Его глаза были открыты и непроницаемы; надо лбом, испещренном рунами, когда-то рыжие волосы давно превратились в бесцветную солому. Борода, похожая на мох, свисала с края полки, ее неровные концы опускались в воду.
— Это и есть сострадание Всеотца, — прошептал Гиф. — Мертвый, но живой. Пойманный в ловушку, пока не прогремит Гьяллархорн…
— Фи, огонь и дым! — проревела отрубленная голова глубоким голосом, похожим на колокольный звон. — Я чувствую зловоние скрелингов! Вы смеете осквернять это священное место? Фи! Вы мерзость! Убирайтесь, пока я не поймал вас и не перемолол ваши кости себе на хлеб!