Сын Балегира ухмыльнулся, глядя на это. Он кивнул. С его губ непроизвольно сорвался смешок, когда драуг занес топор, покрытый коркой грязи и запекшейся крови, для смертельного удара:
Топор драуга упал. Но Гримнир отпрыгнул в сторону, так что топор перерубил ветку бузины и с оглушительным стуком вонзился в ствол. Гримнир отшатнулся. Странный сок начал сочиться из-под лезвия топора, пока драуг пытался его вытащить. Он не обратил внимания на жуткие стоны, доносившиеся из глубины леса. Он проигнорировал шелест осенних листьев и дрожь земли. Он был сосредоточен исключительно на том, чтобы вернуть свой топор и использовать его, чтобы сразить свою жертву.
И когда топор отказался двигаться с места, драуг отпустил рукоять и повернулся к Гримниру. Он успел сделать всего один шаг в его сторону, прежде чем что-то древнее и столь же неумолимое вынырнуло из леса.
Пришла Старшая Мать.
Она походила на огромное дерево, покрытое шрамами и изнуренное заботами, но такое же крепкое, как основания Девяти Миров. Ее ветки были гибкими, как покрытые корой щупальца, и она обхватила ими незваного гостя, осмелившегося осквернить могилу ее ребенка. Гримнир отступил, уходя все дальше от опушки Хрехольта, когда Старшая Мать разорвала драуга на части. Кусочек за кусочком существо, бывшее Радболгом, сыном Кьялланди, исчезало в кронах листвы. Оно не издало ни звука, когда Старшая Мать оторвала его голову от туловища. Последним, что увидел Гримнир, было бесстрастное лицо — мертвенно-синее, все еще носившее следы удушения и жертвоприношения, — смотревшее на него горящими глазами.
— Клянусь Имиром, — пробормотал Гримнир, поднимая Хат с того места, где тот упал. Он тщательно вытер клинок о бедро и убрал его обратно в ножны. — Клянусь Имиром, ты будешь отомщен, Радболг, сын Кьялланди.
Гримнир, пошатываясь, вернулся к руинам. Он нашел Гифа там, где тот упал, все еще без сознания. Из уголка его рта сочилась черная кровь, он тяжело и хрипло дышал.
— Давай, старый пьяница, — сказал Гримнир, приседая рядом с ним. — Нар! Стряхни это с себя. Мы всего совсем недалеко от парома, который привезет нас домой.
Глаза Гифа затрепетали:
— Р-Радболг?
— Радболг умер давным-давно, — ответил Гримнир. — Это существо, этот драуг… это был не Радболг. Фо! Я предоставил Хильдемур разобраться с ним. И мы разберемся с тем, кто это сделал. Ты и я, старый мерзавец.
Гиф слабо улыбнулся.
— Тогда иди, — пробормотал он, на его губах выступили пузырьки крови. — Иди и займись своими… своими д-делами. Я просто собираюсь… с-собираюсь отдохнуть.
— Вот ты какой fak! По эту сторону Гьёлля никто не отдыхает. Вставай. Мы вернемся в Настронд. — Гримнир подхватил его под руку и поднял на ноги. Конечности Гифа были целы, но грудь и живот… Даже этот небрежный удар топора драуга раздробил ребра Гифа и наполнил его грудную клетку железными осколками. Одно легкое отсутствовало, и, судя по звуку, другое быстро наполнялось кровью.
— У нас нет времени на Харбарда, — пробормотал Гримнир, прищурив глаза.
Гиф поднял голову, его взгляд был несфокусированным.
— Андирэд, — сказал он. — Та самая… Подземная дорога… через… Воющую Тьму.
— Ты готов к этому, а? — Гримнир кивнул. — Нар! Вполне возможно. Если горстка обоссанных скрагов смогла пересечь его, то и мы сможем.
ВО ВХОДЕ в Андирэд, на дальнем склоне холма, куда их высадил Костяной паром, не было ничего зловещего. С того места, где стоял Гримнир, ничто не отличало его от любого другого заросшего сорняками входа в пещеру. Просто дыра в земле, усыпанная камнями и заросшая ежевикой, из темноты внутри поднимался туман; Гримнир чувствовал запах сырой соли и пепла, разложения и тлена.
— Ты можешь идти? — спросил он.
Гиф кивнул. И хотя ноги выдерживали его вес, он, тем не менее, передвигался странной, негнущейся походкой — как будто только железный позвоночник удерживал его от падения. На бледном лбу выступили капельки пота, и он стиснул зубы, борясь с приступами боли и тошноты.
— Ну, тогда ладно. У тебя остались какие-нибудь мудрые слова?
Гиф сумел проговорить, выдавливая слова сквозь стиснутые челюсти хриплым и скрипучим шепотом: