— И, клянусь Имиром, она чуть не достала меня! Моя кольчуга удержала меня от того, чтобы съесть кучу вороньего дерьма и притащить обратно того важного засранца, за которым она охотилась.
— Что ты с ней сделал? — спросила Скади, сдувая с губ пену от эля. — С этой твоей маленькой птичкой?
Новоприбывший искоса взглянул на нее, его здоровый глаз был похож на тлеющий уголек.
— Она отвлеклась. Подумала, что пустила кровь. Отвела от меня взгляд, ища одобрения, самодовольная, как вам это нравится. Так что я проломил ей череп плоской стороной моего сакса.
Парни захихикали.
Новоприбывший внезапно повернулся и ткнул пальцем в Гифа:
— Эта маленькая птичка все еще жива, и по сей день! И все потому, что после этого твоя Халла вызвала ландветтира из глубин земли, чтобы он ее вылечил. Маленькой негоднице сто сорок пять лет, не меньше.
— Ха! Эта Халла всегда была хорошей девочкой. Что с ней стало?
Вновь прибывший сплюнул.
— Сын Наинна, этот мерзавец, Нали, выманил ее на солнечный свет. Но я вернул ему должок. Отплатил кончиком Сарклунга.
Гиф цыкнул зубом и кивнул, затем поднял глаза. В большом зале внезапно воцарилась тишина, когда из-за боковой двери раздался голос, похожий на звон колокола, глубокий и чистый:
— Сарклунг, ты сказал? Значит ты и есть тот самый Гримнир, которому достался мой старый меч, так? Ну, продолжай, скотина! Я бы хотел посмотреть на него еще раз!
Когда эхо стихло, из тени появилась гигантская фигура — каунар, с которым, несомненно, следовало считаться, бледнокожий и мрачный, с глубоко посаженными глазами, красными, как гранаты; борода цвета железа свисала до его облаченной в кольчугу груди, заплетенная в косу и закрепленная с помощью ремешков из кожи с серебряными заклепками. С его широких плеч по римской моде свисал расшитый плащ, концы которого он сжимал в левой руке; перевязь через правое плечо поддерживала ножны на левом бедре, из которых торчала рукоять гладиуса, украшенная костью и серебром.
Кьялланди, зашептались скрелинги. Пришел Кьялланди.
5 МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ
Гримнир никогда не встречался с отцом своей матери.
О, он слышал бесчисленное множество историй. Гиф не уставал рассказывать ему о поединке Кьялланди с Балегиром на склонах Оркхауга или об их долгих странствиях на юг с холодного севера Мидгарда. На протяжении всего их пребывания на востоке, Гиф рассказывал ему одну историю за другой, сидя у потрескивающих костров, попивая вино, украденное из погребов русов, или мясо, добытое в сожженных славянских деревнях; истории о кознях Кьялланди против римской империи, о его битвах против прославленных полководцев Мария и Суллы. Гримнир снова и снова слышал рассказ Гифа о последней битве, в которой Кьялланди был предан своими мавританскими союзниками, стремившимися заключить сепаратный мир с Римом. Все это произошло задолго до того, как Гримнир был даже искоркой в глазах старого Балегира, а истории имеют свойство разрастаться с каждым пересказом.
Однако, увидев Кьялланди во плоти, Гримнир задумался, не слишком ли сдерживался старый Гиф. Он последовал примеру Гифа и поднялся на нетвердые ноги. Краем глаза он заметил, что Скади и остальные последовали его примеру — весь народ Оленьего Черепа встал в знак уважения, но лишь немногие из народа Глаза оказали Кьялланди такое же уважение. И никто из его братьев не соизволил встать, даже те, кого родила Скрикья, дочь Кьялланди. Гримнир скрипнул зубами, но ничего не сказал.
Кьялланди сел на трон справа; мгновение спустя Гиф и остальные вернулись на свои места. Темно-красные глаза пристально посмотрели на Гримнира.
— Я вижу, что в тебе течет моя кровь, сын Балегира. Это хорошо. А теперь, мой меч, Сарклунг, давай посмотрим на него.
Гримнир почувствовал, как острый локоть Скади, стоявшей рядом с ним, зарылся ему в ребра. «Я же тебе говорила», — сказала она, делая глоток эля, чтобы скрыть усмешку.
Гримнир снова встал и вытащил Хат. Он поднял длинный сакс, чтобы все могли видеть, а затем вонзил его в доску стола. Кьялланди окинул взглядом оскаленную звериную морду, вырезанную на навершии меча, обтянутую проволокой кожаную рукоять и покрытую шрамами бронзовую гарду. Он снова посмотрел на Гримнира и приподнял бровь.
— И какое отношение имеет твоя маленькая сырорезка к могучему Сарклунгу, Ранящему клинку нашего народа?
Раздались взрывы смеха. Несколько сынов Балегира что-то мрачно пробормотали друг другу, как будто этот допрос, эти вспышки веселья были каким-то образом оскорблением их чести. Гримнир, однако, рассмеялся вместе со всеми.